Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871 - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Ховард cтр.№ 3

Доказательства 1866 года были неоспоримы: новое огнестрельное оружие в сочетании с продуманной обороной – колоссальное преимущество. Во французской армии распространилось мнение о том, что сущность стратегии впредь должна состоять в отыскании и занятии надежных позиций.

Взгляды Гельмута фон Мольтке, начальника прусского Генерального штаба с 1857 года, отличались лишь тем, что он считал основным объединение этой тактической обороны со стратегическим наступлением – то есть захват и удержание позиций, которые неприятель вынужден будет атаковать. Да, оборонительные позиции противника, соглашался он, следует, по мере возможности, обойти. Но если принято решение атаковать их, атаке должна предшествовать основательная артподготовка – что означало сосредоточение большей части артиллерии в авангарде пехотных дивизий, а не, как считал Наполеон и что оказалось бесполезным в 1866 году, удерживание ее в резерве корпуса вплоть до полного развертывания сражения. Но подобная тенденция с упором на оборону не должна становиться самоцелью, а сочетаться с традиционным и естественным стремлением к атаке. В прусской армии тенденция, проявившаяся в 1866 году и заключавшаяся в слиянии колонн поддержки с застрельщиками, считалась смертным грехом, и в ходе последующих маневров сомкнутый строй был восстановлен ^[3]. Во французской армии побатальонные колонны оставались правилом до 1869 года. Старшие офицеры и генералы не могли принять точку зрения, согласно которой в век нарезного оружия пришлось бы доверить ход сражения подчиненным и некадровым офицерам. Принята данная точка зрения была лишь в XX веке.

И, наконец, подошло время всерьез пересмотреть и роль кавалерии. Пока пехотные и артиллерийские вооружения не отличались дальнобойностью и для их перезаряжения требовалось время, умело применяемая конница становилась главным оружием на поле битвы, внезапно появляясь, атакуя пехоту и наводя ужас на артиллеристов и стрелков. Кавалерийские части все еще пользовались самым высоким социальным престижем во всех армиях Европы, уступая разве что войскам королевского двора. На поле битвы времен Наполеона I кавалеристы всегда выполняли самые сложные задачи, причем с присущей им лихостью, и пока что оставались единственными по-настоящему мобильными войсками в руках командующих, и их важность по-прежнему оставалась неоспоримой. Но в 50-х—60-х годах XIX века стали подумывать над тем, а в чем именно состоит важность кавалерии. В связи с появлением нового огнестрельного оружия увеличилось бы расстояние между тактическими единицами, вследствие чего возникали сложности поддержания связи в войсках и проведения разведки, в таких условиях повышалась потребность в кавалерии – лишь ей оказывалось под силу справляться с перечисленными задачами. Многочисленные примеры Гражданской войны в США доказали, на что способны лихие конные атаки на вражеские железнодорожные линии и склады. Но иными были традиции европейской конницы. Для европейцев тактика нанесения дерзких и внезапных ударов, разумеется, вызывала восхищение, и, какие бы новые роли ни навязывались кавалерии – легкая конница XVI века или драгуны XVII века, – от этих ролей мало-помалу отказывались, и кавалерийские части обретали сходство с социально признанной, в плане обмундирования куда более декоративной тяжелой конницей, обученной в своих отличавшихся педантичностью формированиях для исполнения заветного желания конника – атаковать всей массой. Французская конница в Ломбардии, прусская конница в Чехии проявили себя в равной мере некомпетентными в разведке. Но оставалось ли вообще место для тяжелой конницы? Сомнения на этот счет множились. Во Франции маршал Нель, в Великобритании герцог Кембриджский, в Пруссии сам Мольтке не скрывали скептицизма на этот счет ^[4]. Но их скептицизм оказал мало влияния на умы высокопоставленных командующих кавалерийскими силами. В обеих противоборствующих армиях они вошли в войну 1870 года с убеждением, что их полки сыграют решающую роль в крупных, тщательно спланированных военных операциях. И даже события той войны так и не смогли их переубедить.

Вооруженные силы характеризуются не только вооружениями, но и социальными условиями, их породившими, и выполняемыми ими политическими задачами. В течение 40 лет, последовавших за Наполеоновскими войнами 1799–1815 годов, европейские державы формировали и обучали свои вооруженные силы как минимум в равной мере как для борьбы с внутренним, так и с внешним врагом. Главной задачей, как им внушалось, было подавление революционных повстанцев, внутренних или иноземных. Первая кампания королевской французской армии проводилась с целью возврата испанцев в ряды преданных союзников Бурбонов. Австрийская армия исполняла скорее полицейские функции, задачей которых было удержать в повиновении входившие в Габсбургскую империю области Италии, и приоритеты сменились лишь в 1848–1849 годах, когда понадобилось подавлять восстания в Будапеште, Праге, да и в самой Вене. Первой значительной операцией армий российской и прусской монархий после 1815 года стало подавление восстаний в Польше в 1831 году ^[5]. Следующими вступили в бой пруссаки – не считая непродолжительной и бесславной кампании против Дании в 1848 году. Для проведения подобных кампаний не было нужды поддерживать силы по численности и вооруженности соотносимых с той, которой требовали Наполеоновские войны. Существенным отличием таких войск было то, что они оставались лояльными династии, которой служили. Армии образца XVIII столетия, сравнительно малочисленные силы старослужащих регулярных войск с рекрутированным исключительно из представителей аристократии офицерским корпусом, идеально подходили для этой цели: они были политически благонадежны и по меркам войн XVIII столетия вполне пригодны и для боевого применения. Но баланс уже был нарушен. Французская революция ввела, а Наполеон I заставил дозреть вид боевых действий, который с его неограниченными притязаниями на национальные ресурсы призвал к иной форме военной организации. Наполеоновская война, La Grande Guerre, была войной масс: массы, хлынувшие в войска благодаря всеобщей воинской повинности, вооруженные и обмундированные только благодаря широкомасштабному вмешательству государства в промышленность, добывавшие себе провиант главным образом путем реквизиций, обусловили необходимость введения новых требований к маневренности и управлению. Именно опираясь на совершенство этого нового механизма, Наполеон I и поработил Европу, а сокрушен был лишь тогда, когда его противники повернули его же оружие против него самого (после того, как был разгромлен в 1812 году в России. – Ред.). Европейские державы вынули из ножен шпаги нехотя, чтобы тут же вложить их обратно, но непостижимо то, что об этом, вероятно, успели позабыть. Если страхам перемен, доминировавшим после 1814–1815 годов и парализовавшим разум государственных мужей Европы, и суждено было рассеяться и началось бы осуществление грандиозных планов, о которых грезили их собственные народы, грядущие конфликты никак нельзя было бы разрешить средствами «кабинетных войн» и оружием XVIII столетия.