Там, за чертой блокады - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Сухачев cтр.№ 20

– И видимо, это время не за горами, Нелли Ивановна, – вставила Изабелла Юрьевна. – Я попросила Лену Сутягину раздеться, чтобы посмотреть, нет ли у нее чесотки или каких-то других кожный заболеваний. Она сказала: «Нет!» – да так, что у меня отпало желание настаивать.

– Мне вчера рассказал Стогов, – продолжила директор, – что когда ты, Аля, приказала прекратить драку, Павлик от злости начал топтать ногами корки хлеба, которые хранил Сережа. На Сережу страшно было смотреть. Он, всхлипывая, впился пальцами в подушку. Стогов говорит, что только гнев на твоем лице удержал его от того, чтобы не кинуться на Павлика. И не из-за оцарапанной коркой брови, а оттого, что тот хлеб бросил, приравняв его к камню. На всех наших ребят это произвело тяжелое впечатление. Ты говоришь, что еще у троих есть такие запасы. Вечером ко мне подошли две девочки и признались, что тоже собирают не съеденный малышами хлеб. Так что нам делать? Запретить? Вряд ли это поможет. Будут тщательнее прятать. Мы имеем дело не с обычными довоенными детьми, а с детьми, «меченными блокадой». Что вы скажете, Вероника Петровна?

– Скажу, что я тоже собираю остатки хлеба, сушу, складываю в мешочек, на «черный день», который, надеюсь, и не наступит. Просто удивительно, что у нас пока не было серьезных сбоев в работе. Раньше ведь топтание хлеба, что продемонстрировал Пашка, не являлось таким уж вопиющим безобразием. Война, блокада вынуждают нас иначе взглянуть на воспитание детей. Сейчас, я уверена, мерилом нравственности надо считать отношение человека к хлебу, потому что хлеб – это жизнь! Мы это знаем лучше всех! И наши дети, коль плачут и готовы драться за пренебрежение к хлебу, сами сделали переоценку ценностей!

Вероника Петровна помолчала, силясь сдержать волнение. Потом, глубоко вздохнув, продолжила:

– Хлеб для нас, перенесших первую, самую тяжелую блокадную зиму, был не менее важен, чем воздух. Сколько мы потеряли наших родных и близких! Господи! Моя внученька Светочка! Ведь я почти всю норму хлеба отдавала ей, а спасти не смогла. И слово последнее было у нее не «мама», не «бабушка», а «хлебушко»…

Прижав платок к лицу, Вероника Петровна разрыдалась, медленно оседая на табуретку. Несколько секунд она сидела, не отрывая платок от лица.

Никто не пытался нарушить молчание, вспоминая, что пережила эта женщина, отыскав среди груды расстрелянных сотрудников госпиталя в захваченной немцами Нарве своего сына – военврача, невестку и раненую четырехлетнюю внучку. Сколько натерпелась горя, пока пробиралась с внучкой лесными тропами в осажденный Ленинград. Сколько приняла мук, видя, как гибнет на глазах последний росток ее прошлого, настоящего и будущего!

– Простите, мне иногда кажется, что сухарики я собираю для внучки, – тихо промолвила старшая воспитательница.

Все женщины сидели, тихо всхлипывая. Это была минута общей скорби, общего воспоминания о тех, кто, уходя из жизни, не знал большей драгоценности, чем хлеб.

– Еще раз простите. – Вероника Петровна расстегнула верхнюю пуговицу на блузке. – Я продолжу. У нас дети не просто безродные, а верящие, что их папы живы и бьют фашистов. Посмотрите на их рисунки: все они изображают войну. Папы в атаке на самолете, на коне, впереди всех. Блокада, голод оставили глубокий след. Попросите нарисовать, как они жили в ту зиму. Мурашки по коже бегут, настолько реалистично. У меня Наташа Невская нарисовала, как она жила с бабушкой последние дни перед тем, как ее привезли в детдом. Я спросила: что это за мышка сидит на щеке у бабушки? Она сказала, что это крыса, которая съела у бабушки нос. Не знаю, удастся ли вытеснить кошмарное прошлое из детской памяти сибирской природой, нормальным питанием и тишиной, не нарушаемой взрывами и пожарами. Мои дорогие! Я старше вас всех, у меня за спиной педагогический стаж больше, чем возраст каждой из вас, но настоящим педагогом я становлюсь только теперь, потому что уразумела две великие истины, которым буду учить детей, – хлеб и мир, мир и хлеб! Усвоив цену им, ребята будут расти благородными, сильными, справедливыми. А в отношении «хлебных запасов», создаваемых самими детьми, вы правы, Нелли Ивановна, запрет здесь не поможет. Мне вот что подсказывает интуиция: давайте закажем простенькие шкафчики на каждого ребенка, ведь такие шкафчики есть в каждом детском саду. Но в них должна быть полочка для сушеного хлеба. Может быть, когда полочка переполнится, ребенок сам придет к выводу, что запасы делать не надо.

Отвыкшие за время блокады от учебы, дети нехотя пошли в деревенскую школу, которая теперь помещалась в большой, ранее брошенной избе. Все старшие, восемь человек, составили основу пятого класса. В шестой пошли Виктор, Валерий и Эльза.

Местная молодая учительница, Анфиса Семеновна, дочь соседки Матвеевны, хватившая горя от ребят Воронопашинского детдома, вела себя робко, настороженно, видимо ожидая подвоха от новых «беспризорных» детей. Она соглашалась со всеми просьбами и предложениями учеников. Приученная в прежнем детдоме спасаться от мести ребят из-за оценок, она и здесь не жалела четверок и пятерок. Поэтому учиться у нее было легко, даже не открывая учебник.

Так продолжалось почти всю четверть, пока на урок не пришла Нелли Ивановна. Она появилась в классе, когда Витька напросился выйти к столу учительницы подурачиться. Не будь здесь в данный момент директора, он начал бы так: «„Зимний вечер“, стихотворение Некрасова». Все бы засмеялись. Скорее всего, Анфиса Семеновна не поправила бы на Пушкина. Чтобы получить четверку, ему достаточно было правильно произнести первую строку: «Буря мглою небо кроет». Дальше, скорее всего, для смеха он бы изменил конец четверостишия: «Вихри мусора крутя, то, как волк, она завоет, то заплачет, как дитя». С учетом инициативы в пятерке можно было не сомневаться. Но сейчас, в присутствии директора, надо было читать четверостишие не только правильно, но и с выражением. И он с этим справился.

А дальше вышла заминка, потому что полностью стихотворение он не учил, рассчитывая, что Анфиса Семеновна прервет, желая прослушать остальных. Но учительница молчала, выжидающе глядя на директора детдома. Виктор наморщил лоб, силясь припомнить, как Пушкин в стихотворении соединял в рифму «лачужку», «кружку» и «старушку».

Стогов глянул на Валерку. Но тот сидел низко опустив голову, стараясь быть незаметным, – он был не готов к уроку. Эльза лихорадочно листала «Хрестоматию для шестого класса». Пауза затягивалась.

– Да-а, – послышался голос Нелли Ивановны, – от таких знаний сначала заплачешь, как дитя, а потом, как зверь, завоешь. А как остальные? Спичкин, выручай друга: тонет! Брось спасательный круг!

Валерка встал, словно для казни, с низко опущенной головой.

– Значит, знаешь, но молчишь из-за солидарности! Пожарова, а ты как?

Эльза с места, заглядывая в учебник, кое-как прочитала до конца.

– Ну а когда и кому было посвящено это стихотворение, кто-нибудь может сказать?

Нелли Ивановна поднялась и медленно прошла к столу учительницы, которая тотчас уступила ей место.

Класс ответил дружным молчанием. Тогда Нелли Ивановна стала рассказывать о Пушкине, каждую мысль сопровождая отрывками из стихов и поэм. Ребятам трудно было представить себе, что так много интересного можно знать о Пушкине. Они сидели, ошеломленные услышанным.