В темноте возник чей-то силуэт, и Лави чуть не подпрыгнул от радости. Из узкого прохода между домами вышел бездомный, помочился в кусты и, бормоча что-то себе под нос, удалился нетвердой походкой. Лави окинул взглядом знакомый двор, от которого теперь веяло мочой и разочарованием. Ночные звуки, в которых ему мерещились шаги Нофар, на самом деле были эхом ее отсутствия.
На негнущихся ногах он поднялся по лестнице на свой этаж, и с каждой ступенькой его все больше пригибало к земле. Он открыл дверь. Отец смотрел новости, вслух возражая политическому обозревателю, мать красилась, собираясь на занятия по пилатесу.
– Где ты был? – спросила она.
– Чушь собачья! – крикнул отец, обращаясь к телеэкрану.
– Почему ты не отвечал на звонки?
– Преступная безответственность!
– Что ты молчишь?
– Мне нечего тебе сказать.
– Ладно, завтра поговорим. Я спешу.
Лави пошел к себе в комнату и закрыл за собой дверь. С потолка свисали пятьдесят сов.
Через два часа в квартиру постучали.
– Кто там?! – рявкнул отец, не вставая с дивана.
Лави, который услышал и стук в дверь, и крик отца, выскочил из комнаты с проворством бойца спецназа. Это мог быть кто угодно. Курьер, который ошибся адресом. Скауты, собирающие пожертвования в пользу глухих. Доставка одежды, заказанной в Китае через интернет… Пока дверь оставалась закрытой, не исключалась любая возможность. Лави чуть помедлил и повернул ручку.
Он открыл дверь, и все пятьдесят сов немедленно улетели. На лестничной площадке горел свет, и он сразу увидел, что она плакала. Лицо у нее покраснело и опухло, но Лави она показалась прекрасной, как грейпфрут. В руке она держала телефон Авишая Милнера, но что-то в ее позе заставило радость Лави немного утихнуть.
– Шайка бездельников! – крикнул Арье Маймон и решительно нажал кнопку на пульте.
Эксперты с одного канала мгновенно сменились экспертами с другого, которые, впрочем, говорили с тем же апломбом.
– Проходи, – сказал Лави, стараясь подражать их уверенности.
Он взял Нофар за руку и повел в свою комнату. Знакомить ее с отцом («Папа, это – Нофар. Нофар, это – папа») он не стал. Возможно, потому, что не знал, как ее представить, как объяснить, кто она для него, и наоборот. «Папа, это – Нофар, девочка, ради которой я посреди бела дня украл у одного человека сумку. Если бы она меня попросила, я мог бы даже его убить. Это из-за нее я завалил контрольную по математике, потому что все умножал на нее. Это девочка, про которую я точно знаю, сколько у нее родинок и где они расположены, что не менее важно, чем умение решать уравнения с двумя неизвестными. Кроме того, готов поручиться, что манера накручивать на палец собственный волос, чтобы его вырвать, появилась у нее совсем недавно. Раньше она никогда так не делала».
Пока Лави вел Нофар в свою комнату, Арье Маймон успел краем глаза на нее посмотреть. Симпатичная, ничего не скажешь. И на лицо, и на фигуру. Правда, личико чуть опухло от слез, но подполковник в своей жизни повидал столько плачущих девушек-военнослужащих, что умел при оценке общей картины абстрагироваться от временных обстоятельств. Дверь за Лави и Нофар закрылась, и он вернулся к телевизионным экспертам, которые изумились, когда он им дружески подмигнул.
По ту сторону двери Лави и Нофар стояли лицом к лицу.
– Где ты была?
– В парке.
– Что ты там делала?
– Бежала.
– Зачем ты пришла?
– Показать тебе фотографии у него в телефоне.
– Ты думаешь, это что-то меняет?
– Я ничего не думаю. Я надеялась, ты мне скажешь.
– Что скажу?
– Чтобы я прекратила.
– Прекрати! Иначе ты себе все волосы выдернешь.
– Я не про волосы.
Она помолчала, а потом рассказала ему про то, что сделала на крыше. Он представил себе, как она стоит там с зажигалкой и тетрадью в руке. Он как наяву увидел улицу внизу, и по спине у него побежали мурашки. Но Нофар этого не заметила, потому что заговорила про мать. Преодолевая смущение, она рассказала, что та велела ей это сделать. Складывалось впечатление, что больше всего она стыдится поведения Ронит. Лави, который слишком хорошо знал, что значит стыдиться собственной матери, хотел положить ей руку на плечо, но испугался, что не имеет на это права. Нофар продолжала теребить свои волосы. Когда у нее появилась эта привычка? До того, как она сожгла дневник, или после? Этого Лави не знал: слишком давно они не виделись. Мало того, если бы сегодня во дворик не явился Авишай Милнер, Нофар не стала бы с ним говорить. Так что, если вдуматься, Лави должен был сказать этому подонку спасибо.
Нофар снова потянулась к волосам, и Лави, не сдержавшись, схватил ее за руку. Нофар удивилась, что до сих пор помнит его прикосновение, хотя прошло так много времени. Эти знакомые пальцы несколько недель тому назад впервые сжали ее грудь, только тогда они были горячими, а сейчас казались почти ледяными. Она помнила аромат одеколона от его шеи, который она вдыхала, когда по вечерам они сидели во дворике, и который после разрыва выдохнула. Может быть, этот аромат наконец поможет ей избавиться от запаха гари?
Нет, гарью воняло по-прежнему. Наверное, эта вонь будет преследовать ее вечно. Авишай Милнер прилепился к ней, как рисинки к дну кастрюли. Теперь его не отскребешь. Как не сотрешь из памяти выражение его лица, когда он падал перед ней на колени, и отчаяние, звучавшее в его голосе. Лави увидел, как ее синие глаза наполнились слезами. Они сели на кровать и немного помолчали. Он первым прервал молчание, сказав, что не сможет ей помочь. Что не намерен давить на нее, чтобы она созналась. Потому что если у них не останется общей тайны, то он не сможет ее шантажировать, а значит, не будет понимать, как с ней разговаривать. От одной только мысли об этом его прошибал холодный пот. Любовь – хрупкая штука, и правда способна произвести на нее тот же эффект, что вторжение слона в посудную лавку.
Но, когда она разрыдалась у него на плече (звуки ее рыданий долетели до гостиной, и подполковник, истолковавший их по-своему, преисполнился гордостью за сына) и сквозь всхлипы пробормотала, что должна признаться, он был потрясен.
– Я должна признаться, но я не могу…
Новый приступ рыданий не дал ей договорить. Она обхватила голову руками и вытянула целую прядь волос, едва их не вырвав. Лави больше не мог смотреть, как она себя мучает. Она сжимала в пальцах прядь волос. Ее колотило. Не успев подумать, что он делает, Лави произнес:
– Завтра ты пойдешь и все расскажешь. Иначе пойду я.
50
Аарон хотел, чтобы они съездили на могилу его жены и сообщили ей, что намерены поселиться вместе. Он не собирался просить у нее разрешения, просто считал, что должен сказать ей об этом сам, пока она не узнала новость от кого-нибудь другого. Раймонда принарядилась, как в тот день, когда отправилась знакомиться с матерью Виктора. Подкрасила глаза и губы, а на шею повязала пашминовую шаль, принадлежавшую Ривке. По дороге на кладбище Аарон почти все время молчал, и Раймонда решила, что он вспоминает жену.