Детектив весеннего настроения - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Володарская, Татьяна Устинова, Татьяна Полякова cтр.№ 32

Константинов попал и мучился потом пять лет – он оказался изгоем, а очень трудно быть изгоем, когда тебе двадцать два года и очень хочется, чтобы весь этот мир, огромный и прекрасный, пусть бы и не принадлежал тебе, но уж, по крайней мере, был бы на твоей стороне!

Весь мир ополчился против него.

У него были самые плохонькие джинсы, самые низкооплачиваемые родители и еще дурацкий портфель из кожзаменителя, купленный на малаховском рынке, вместо тех упоительно кожаных, в которых носили свои книжки все остальные! И ручка у него была за сорок пять копеек; они еще страшно пачкались, эти ручки, и пальцы у него вечно были покрыты фиолетовыми несмываемыми кляксами.

Однажды он кому-то из сокурсников сказал нечто нелицеприятное о «королеве курса» Брушевской, а именно, что ее прекрасное лицо отнюдь не «обезображено» интеллектом. Ей донесли. Она была не только дура, но еще и подлая и мстительная. Месть тоже была подлая и глупая, как сама Алиса.

Саша даже не сразу понял, кому и когда он перешел дорогу, но только вдруг на собрании курса Алиса Брушевская обвинила его в том, что он ее… изнасиловал.

Константинов сидел дурак дураком, ничего не понимал и только глупо улыбался, пока Брушевская, глядя в пол и покручивая, как бы в сильном волнении, бриллиантик на тонком аристократическом пальце, рассказывала, «как это было».

Рассказ был замечательный, с подробностями, со слезами, с детективной линией – Константинов заслушался даже, пока у него не потребовали объяснений. Когда потребовали, он опять до конца не понял, чего они от него хотят, не думают же на самом деле, что он изнасиловал дочку бывшего члена Политбюро, которую в институт привозил шофер на черной «Волге» с номерами «МОС»!

Он с ней, кажется, вообще не сказал ни одного слова, на семинарах она садилась далеко от него, у окна, с Димой Долговым, у которого отец служил в ООН, и, по слухам, Дима должен был сразу распределиться туда же, а это сулило большие перспективы будущей спутнице Диминой жизни. «В ООН» – тогда звучало точно так же, как на межпланетную космическую станцию.

Нет, нет, гораздо лучше станции!..

Саша Константинов, бывший воин-афганец, сын низкооплачиваемых инженерно-технических родителей, весьма средний студент, тяготящийся после армии своим вынужденным школьным положением, больше всего на свете любивший почитывать на диване Роберта Хайнлайна, захлебывать его крепким чаем и заедать черным хлебом с толстым куском любительской колбасы, вдруг оказался… уголовным преступником.

То есть на самом деле. То есть именно так оно и вышло. Без дураков.

Наверное, его посадили бы и расстреляли, тогда еще были расстрельные статьи, – да и без статей изнасилование дочки «члена»… шутка ли! – если бы не вмешался декан Александр Иванович.

Декану Александру Ивановичу не было никакого проку от студента Константинова. Одна морока, а проку никакого. Ни денег, ни славы этот студент не мог бы добавить декану, но почему-то тот студента пожалел. Или он просто оказался порядочным человеком?..

Декан Александр Иванович на своей собственной черной «Волге» приехал к дому родителей Константинова в Бибирево, долго вылезал из нее, а вылезши, так же долго оглядывался по сторонам, неспешно и с усмешечкой, как будто все увиденное его страшно забавляло.

Константинов смотрел на него с балкона. Тогда он все дни торчал на балконе, твердо решив, что выпрыгнет в ту же секунду, как только за ним придут из милиции. «Дело» раскручивалось, и прийти должны были уже вот-вот. В комнате, за стеклянной балконной дверью, пыльной от липового цвета, который летел от пахнущих медом и лугом деревьев, постоянно плакала мать. А когда не плакала, все звонила по знакомым, все искала кого-то, кто мог бы «помочь», все бестолково предлагала деньги, и все время разные суммы, очевидно, от отчаяния. Однажды предложила почему-то сто двадцать семь рублей и сорок копеек, или это все, что у них с отцом было?..

Александр Иванович, вдоволь наоглядывавшись и наусмехавшись, остановил какую-то бабуську, тащившую из гастронома пудовые сумки то ли с сахаром, то ли с мукой, и стал неслышно о чем-то ее выспрашивать. Константинов все смотрел, свесившись через перила и лениво прикидывая, прыгнуть ему уже или пока воздержаться.

Он даже представил себе, как летит, раскинув руки, лицом к земле, и в груди у него замирает и останавливается сердце, и он чувствует, как оно замирает, как ударяет в последний раз, и он знает, что больше оно уже не ударит, и нужно пережить еще только одно – удар об асфальт, после которого ему, Константинову, станет наплевать на милиционеров и на Алису Брушевскую!..

Должно быть, он думал об этом долго, потому что вдруг Александр Иванович оказался у него за спиной и бесцеремонно потянул его за майку.

Мать, похожая на суслика, вытянувшегося перед своей норкой в струну, маячила на заднем плане, прижимала руки к груди. Декан посмотрел на Константинова, фыркнул и осведомился строгим голосом, вправду ли его студент осуществил плотское познание Алисы Брушевской силой и без ее согласия.

Именно так он и выразился.

Константинов независимо пожал плечами, независимо поставил ногу в тапочке на проржавевшую балконную арматуру и независимо вскинул голову.

Александр Иванович сообщил, что из этих его телодвижений ничего не понял и просит студента отвечать по существу.

И тут с Сашей Константиновым, бывшим воином-афганцем, который два года проторчал в Джелалабаде, который умел, не пьянея, пить медицинский спирт, раз в год встречался с однополчанами на кургане близ Москвы-реки, специально далеко от людей, чтобы не пугать их пьяными слезами и песнями про «черный тюльпан», от которой рвались гитарные струны, вот с этим самым Сашей и случилась истерика.

Он заплакал, закричал, завыл и с ужасом понял, что видит себя, рыдающего и бьющегося об арматуру балкона, как будто сверху и сбоку, и видит мать, которая бежит, протискивается в узкую стеклянную дверь с кувшином в руке, и видит, как из этого кувшина на его дергающееся и орущее лицо льется вода. Видит, как сторонится декан Александр Иванович, переступает ногами в модных трехполосных кроссовках. Он был большой модник, носил всегда джинсы, кроссовки и шикарные клетчатые твидовые пиджаки, которые привозил с семинаров из Шотландии, и факультетские барышни по нему вздыхали, даром что декану было уже за пятьдесят!..

Потом Константинов перестал рыдать и биться, как-то моментально пришел в себя, вытер с лица воду и трезво посмотрел на мать и Александра Ивановича.

Декан, морща нос, осведомился, все ли со студентом в порядке, и повторил свой вопрос.

Саша сказал очень усталым голосом, что, разумеется, никого он не насиловал – сдалась она ему, эта Брушевская! – и даже не разговаривал с ней, и вообще, кажется, ни разу не подходил к ней ближе чем на пушечный выстрел.

И декан камня на камне не оставил от всех обвинений в его адрес.

В два счета он доказал папе-Брушевскому, что его студент никогда не был ни на какой даче и вообще не осведомлен о том, где эти дачи располагаются! Кроме того, на даче есть охрана, не та, которая сторожит самого папу, та подтвердит что хочешь, даже то, что на участке живет небольшой сиреневый венерианец, а та, которая сторожит въезд-выезд, а также забор. У этой охраны нет никакой информации о том, что вышеупомянутый студент хотя бы раз был приглашен на вышеупомянутую дачу и действительно туда приезжал. Кроме того, в тот самый день и час, когда Алиса Брушевская подверглась грязному насилию, студент Константинов выступал на соревнованиях по стендовой стрельбе, так сказать, защищал честь факультета, и кто угодно может это подтвердить, ибо все его там видели! Соревнования продолжались до вечера, а после соревнований Константинов с парочкой приятелей отмечал победу в кафе «Шоколадница», что напротив стадиона «Динамо», где их тоже все запомнили, так как они там очень нашумели. Но и это еще не все!.. В метро, куда они пытались ввалиться без жетонов и без студенческих, их остановил милицейский патруль, вызванный бдительной бабулькой-вахтершей, и они оставшиеся полночи проторчали в «обезьяннике», куда всех затолкали за нарушение общественного порядка.