Робеспьер - читать онлайн книгу. Автор: Елена Морозова cтр.№ 51

Робеспьер привык считать себя едва ли не единственным истинным защитником народа, ему нелегко было слушать слова «бешеного» священника. Впервые в стенах Конвента народ с его насущными требованиями предстал не риторической фигурой, бесплотным величественным образом, разящим «интриганов и заговорщиков», а грубым, зримым, в дурно пахнущем рубище, не разбирающимся в тонкостях межфракционной борьбы, но готовым отстаивать свое право на жизнь. Сначала Неподкупный пытался определить Ру и его сторонников как «нечто незначительное»: «Нет ничего более губительного для отечества, чем говорить ему о бесполезных и незначительных вещах... заниматься каким-то священником... мелкими делами, когда на республику нападают со всех сторон». Затем упрекнул священника Ру в вероломстве: «Вы легко могли отметить вероломное намерение оратора: он хочет придать взглядам патриотов оттенок модерантизма и тем лишить их доверия народа». Следом за Робеспьером на Ру обрушились и другие монтаньяры: Бийо-Варенн, Тюрио, Лежандр, Колло д’Эрбуа... А когда прачки, разгневанные новым подорожанием, снова разграбили баржу с мылом, Робеспьер стал громить «бешеных» со всем пылом своего холодного выверенного красноречия.

Выступая 28 июня у якобинцев, он привычно назвал Жака Ру «интриганом», «лжепатриотом», «агентом Питта и Кобурга» , иначе говоря, использовал всю лексику, синонимом которой выступало понятие «враг» — революции, народа... «Неужели вы верите, что можно одним ударом преодолеть Австрию, Испанию, Питта, бриссотинцев и Жака Ру? — вопрошал Неподкупный. — ...Граждане, предоставьте нам бороться с ним и не добавляйте своих усилий к... усилиям аристократов... честные патриоты убедятся, что интриган, который хочет возвыситься над обломками разбитых нами сил... не добьется прав дерзостью... Несчастья отечества еще не кончились, и я осмелюсь даже сказать, что предвижу новое преступление в будущем». Определив речи Ру как «бредовую брань бешеного священника», Робеспьер сказал: «Меры, которые надо принять для спасения народа, не всегда одни и те же... Если использование сил в борьбе с врагами бесполезно, мы должны употребить хитрость, тонкость и лукавство, оружие, которое все они использовали против нас и которое принесло им большие успехи». Сделав открытое по сути заявление, что в борьбе с политическими противниками все средства хороши, он продолжал называть Ру злоумышленником, «известным своей преступной агитацией за истребление всех купцов и лавочников, так как они слишком дорого продают свои товары», и утверждать, что Леклерк «находится в сообщничестве с Ру». Эти люди «подстрекают народ к беспорядкам, имея при этом троякую цель: ограбить магазины руками народа или, вернее, руками подлецов, переодетых в одежду, которую носит народ, в почетную одежду бедности; повести народ к тюрьмам и возобновить сентябрьские ужасы; направиться к арсеналу и захватить там всякого рода боеприпасы». В любых народных возмущениях Неподкупный просматривал борьбу за власть, к которой, вводя народ в заблуждение, рвались интриганы. В данном случае надежды на захват власти могли лелеять лидеры Коммуны, которых активно поддерживали кордельеры и «бешеные»; чувствуя за собой поддержку народных масс, лидеры этих новых группировок не признавали никаких авторитетов.

Желая поддержать «счастливое возбуждение народа», 13 июля Робеспьер поставил на повестку дня Конвента обсуждение доклада о народном образовании, составленного погибшим в январе Лепелетье де Сен-Фаржо. Народное образование, да еще в руссоистском духе — подлинная стихия Робеспьера, где можно долго говорить о том, как путем просвещения решатся все социальные проблемы народа. Ведь как писал сам Лепелетье, «это революция бедняка... революция мягкая и мирная, революция, которая совершается, не затрагивая собственности и не попирая справедливости». Революция законов, без передела собственности — это революция Робеспьера, и она не имела ничего общего с революцией «бешеных». В проекте Лепелетье говорилось не столько об образовании, сколько о воспитании, которое ставилось выше образования . По мнению Лепелетье, созвучному мнению Робеспьера и многих якобинцев, государство обязано прежде всего воспитывать в детях гражданские чувства, республиканские доблести, уважение к законам и главенству общественного интереса. Для этого государству предлагалось на пять лет забирать детей у родителей, дабы уберечь их от влияния коррумпированного общества... Оплачивать государственное обучение предполагалось за счет специального налога на богатых. Проект не прошел голосование.

В тот же день, 13 июля, армия федералистов (состоявшая в большинстве своем из республиканцев) под командованием генерала Вимпфена потерпела поражение от республиканских войск. А вечером 13 июля мартиролог революции пополнился еще одним мучеником: от кинжала юной Шарлотты Корде погиб Друг народа Марат. Мадемуазель Корде прибыла в Париж из Кана, а потому якобинцы немедленно заявили, что совершить преступление ее послали жирондистские заговорщики. Снова всколыхнулась ненависть к партии Жиронды; вспомнили, что 22 главаря все еще ожидают в тюрьме своей участи, а 75 «подписантов», мелкой жирондистской сошки, и вовсе находятся на свободе. Так что когда мадемуазель Корде заявила, что «убила одного человека, чтобы спасти сто тысяч», ей не поверили. «Над нами занесен убийственный кинжал!» — восклицали монтаньяры в Конвенте. В то время, кажется, никто не заметил, что Шарлотта Корде буквально осуществила постулат Марата, требовавшего отсечь 500 голов ради спасения пятисот тысяч. Корде отправили на гильотину.

Смерть Марата пробудила скорбь и гнев санкюлотов. В Клубе кордельеров установили агатовую урну с сердцем Марата. Чтобы почтить память Друга народа, устраивали процессии и театральные действа. Художник Давид «писал сердцем» картину «Смерть Марата». Народ требовал поместить тело Марата в пантеон. Против выступил Робеспьер, мотивируя это тем, что сейчас не время показывать народу «зрелище торжественных похорон», ибо при созерцании «похоронной церемонии» «желание отомстить потухает». Сам же Робеспьер наверняка не смог сдержать вздох облегчения: Провидение само устранило с его пути опасного конкурента, ведь для парижского плебса Марат всегда являлся большим авторитетом, нежели он сам. Даже когда после революции 10 августа Марат все чаще поддерживал Неподкупного и его сторонников. Наследниками дела Друга народа объявили себя «бешеные» и все теснее смыкавшийся с ними Эбер, которому Робеспьер не доверял точно так же, как Марату. Выступая у якобинцев, Неподкупный вопрошал: «А кто покоится в пантеоне? Кроме Лепелетье я не вижу там ни одного добродетельного человека. Не положат же его рядом с Мирабо? С этим интриганом, методы действий которого всегда были преступными; с этим человеком, заслужившим репутацию разве только путем большого коварства. Таковы почести, которых добиваются для Друга народа». В ответ друг Марата Бентаболь воскликнул: «Да, и которые он получит, вопреки завистникам!»

После смерти Друг народа стал поистине культовой фигурой революции; бюстик Марата в доме считался чем-то вроде оберега, дабы не сочли «подозрительным». Возможно, поэтому Робеспьер, остро завидовавший посмертной славе Марата, речь на его похоронах начал с себя: «Я бы даже не попросил слова... если бы не предвидел, что честь погибнуть от кинжала не была бы также уготована и мне, что первенство это предрешено было лишь случайно и что гибель моя приближается быстрыми шагами». А затем снова дал понять, что негоже Конвенту тратить «драгоценное время» на «смешные и бессмысленные фразы»: «Вас просят... обсудить вопрос о состоянии Марата. Какое значение имеет для Республики состояние одного из ее основателей?» После провозглашения республики Неподкупный нередко упрекал депутатов в том, что они «распространяются о незначительных и бесцельных вещах».