Робеспьер - читать онлайн книгу. Автор: Елена Морозова cтр.№ 34

Барбару, уроженец Марселя и организатор марсельского батальона, в своих «Мемуарах», к которым крайне скептически относится Амель, рассказывает о встрече, состоявшейся незадолго до восстания в доме Дюпле, куда Барбару пришел вместе с Ребеки. По словам Барбару, Робеспьер, принимавший в это время Паниса, друга Марата, хвастался тем, что ускорил наступление революции, и утверждал, что революция остановится, если кто-нибудь из наиболее популярных личностей не возглавит ее и не придаст ей нужное направление. «Мне одинаково претит и диктатор, и король», — неожиданно произнес Ребеки, и беседа застопорилась. Когда Барбару и Ребеки покидали дом, Панис, пожимая им руки, сказал: «Вы плохо его поняли. Речь шла о временной передаче власти, а Робеспьер именно такой человек, который более всего подходит, чтобы встать во главе народа». «Уже тогда Робеспьер мечтал узурпировать власть в стране», — писал Барбару.

О том, что восстание назначено на 10 августа, знали все — и в Тюильри, и в Собрании. В этот день народные вожди исчезли — Марат, Бриссо, Робеспьер; последний не появлялся на людях уже с 29 июля. Якобинец и будущий термидорианец Тальен, руководивший одним из батальонов, штурмовавших Тюильрийский дворец, писал, что Робеспьер «три дня и три ночи скрывался у себя в норе и вышел оттуда только для того, чтобы воспользоваться плодами восстания». По сути, он был прав. 9 августа Робеспьер писал Кутону: «Недовольство достигло наивысшей степени, все говорит о том, что сегодня ночью ожидаются великие потрясения. Парижские секции, исполненные энергии и мудрости, достойны служить примером для всей страны». Но секции — это прежде всего простой народ Парижа, «гадкие землистые лица, длинные космы сальных волос черного или медного цвета и глубоко запавшие глаза», как писал в своих воспоминаниях Бюзо, а еще «противные голоса», которыми изрыгают «грубые ругательства». Робеспьер никогда бы не написал таких строк о парижском плебсе, хотя так же, как и жирондисты, опасался и брезгливо сторонился его. В отличие от своих политических соперников он говорил лишь о «добром народе», каким он виделся ему через призму семейства Дюпле: народ добродетельный, грамотный, трудолюбивый, владеющий небольшой собственностью. Задавленных нищетой бедняков, выросших в окружении насилия, он предпочитал не замечать. И когда загудел набат, подавая сигнал к восстанию, Робеспьер, сидя у себя в кабинете в доме Дюпле, с тревогой вслушивался в его звуки. Впоследствии, когда его спросят, где он находился 9 и 10 августа, он ответит: «Я был везде, где того требовали интересы моего доброго народа». Но, может, ему действительно грозили кинжалы убийц? «Хотят убить Робеспьера», — записала в своем дневнике Люсиль Демулен.

Прозвище «человек 10 августа» снискал Дантон. Вечером 9-го он отправился в ратушу, где заседала повстанческая Коммуна, и присоединился к ее работе. В предрассветных сумерках граждане Парижа вместе с марсельскими федератами двинулись в сторону Тюильрийского дворца. Говорят, что накануне восстания 10 августа к предводителю марсельцев Барбару обратился напуганный нарастающей грозой Марат с просьбой помочь ему переодеться угольщиком и бежать из Парижа в Марсель. Пока граждане тащили пушки на площадь Карузель, прокурор Редерер, как и Дантон, в ту ночь спать не ложившийся, уговорил короля с семьей удалиться в Манеж под защиту Собрания; оборонять дворец остались швейцарские гвардейцы и горстка аристократов из тех, кого называли «рыцарями кинжала». Силы оказались неравны, Национальная гвардия почти полностью перешла на сторону восставших, и через три часа дворец был взят.

По словам очевидцев, к вечеру сад Тюильри напоминал заснеженное пожарище: на земле вперемежку с обломками мебели и прочей утвари лежали трупы, припорошенные, словно снегом, перьями из распоротых подушек и перин. Вместе с тем свидетели пишут, что резня не сопровождалась грабежами, по крайней мере безнаказанными: кого замечали за попыткой украсть дворцовое имущество, убивали на месте, а найденные в королевских покоях ценности относили в Собрание. Но сколько варварства прошло незамеченным... Подсчитывая число жертв со стороны восставшего народа, называли цифры от трехсот пятидесяти до тысячи человек, со стороны защитников монархии — около шестисот. Когда дворец был взят, возбужденная толпа двинулась по улицам, убивая фельянов, роялистов и подвернувшихся под горячую руку лавочников. Робеспьер наверняка был осведомлен о ходе восстания, ибо, как только стрельба закончилась, он вышел из дома и быстрым шагом направился в свою секцию Вандомской площади (вскоре переименованную в секцию Пик), где его немедленно выбрали представителем в Коммуну. Проходя по площади, у подножия статуи Людовика XIV он мог увидеть сложенные головы сторонников монархии, павших от руки «добродетельного народа». Впрочем, он мог и не смотреть в ту сторону, сделать вид, что не видит головы журналиста Сюло, не раз высмеивавшего его в роялистской газете «Деяния апостолов». Вечером Робеспьер отправился в Якобинский клуб, где снова потребовал осуждения изменника Лафайета и созыва Национального конвента. Он также предложил послать комиссаров во все 83 департамента, дабы «ознакомить их с нашим истинным положением». Как пишет Н. Молчанов, когда смолкли пушки, настало время для политических речей. Но и в революционной Коммуне, и в секциях мало кто из ораторов обладал способностью «закрепить результаты вооруженной борьбы в политических формулах».

Собственно, требования Робеспьера совпадали с требованиями революционной Коммуны. Растерявшееся и напуганное большинство Собрания, пытаясь дать шанс монархии, приняло решение «временно отстранить короля от власти», назначив ему местом временного пребывания Люксембургский дворец. Однако новая Коммуна воспротивилась, и короля вместе с семьей отвезли в замок-крепость Тампль, где, по словам прокурора, сменившего Редерера, их было легче охранять и препятствовать переписке с «предателями». Специальным декретом Собрание ликвидировало деление граждан на «активных» и «пассивных» и объявило выборы в Национальный конвент на основе всеобщего избирательного права (разумеется, только для мужчин). Борьба за демократические выборы, которую начиная со времен Генеральных штатов последовательно вел Робеспьер, завершилась победой, но добился ее не Неподкупный, а вооруженные санкюлоты. Собрание, уволив прежних министров, вернуло на свои посты Ролана, Сервана и Клавьера, добавив к ним трех новых министров, образовавших Временный исполнительный совет. Воплощением революционного движения в совете стал Дантон, получивший портфель министра юстиции. «Если бы я был побежден, меня бы назвали преступником», — заявил он в Собрании. «Но дело свободы восторжествовало», — писал Камилл Демулен, которого вместе с Фабром д’Эглантином Дантон назначил своими секретарями. На трибуне снова появился Бриссо и заявил о необходимости прекратить революцию и начать вырабатывать законы: «Мы совершили революцию против деспотизма, революцию против монархии, теперь остается совершить последнюю — против анархии». Вышедший из подполья Марат, которого немедленно сделали членом Наблюдательного комитета Коммуны, возражал: «Единственный способ установить свободу и обеспечить себе покой заключается в том, чтобы беспощадно уничтожить предателей отечества и утопить вождей заговорщиков в их собственной крови».

Одним из первых шагов Коммуны стало закрытие застав и отмена действия паспортов, дабы мятежники не могли бежать. Были освобождены все, кто находился в тюрьмах по обвинению в оскорблении величеств, их места заняли контрреволюционеры и противники новой власти. Под прямым давлением Коммуны Собрание принимало декрет за декретом. Окончательно отменили пережитки феодализма в деревне, что привлекло на сторону революции крестьянские массы. Обращение «сударь», «сударыня» заменили на «гражданин» и «гражданка». Арестовали всех «имеющих дурное влияние на общество» издателей роялистских газет, а их помещения, станки и шрифты передали патриотическим типографиям. Первым захватил королевскую типографию Марат. Издали закон о разводе, сделав, таким образом, первый шаг к установлению равноправия мужчин и женщин. Даровали звание французских граждан иностранцам, известным своим свободомыслием, среди которых были Костюшко, Клопшток, Вашингтон и Шиллер (когда установится диктатура якобинцев, Шиллер в ужасе откажется от этого звания). Отправили комиссаров в армии — разъяснять суть событий 10 августа и сменить монархически настроенных генералов. Место Лафайета в Северной армии занял Дюмурье, Люкнера сменил Келлерман, генерал Монтескью, в свое время заменивший Рошамбо, свое место сохранил. Под угрозой ссылки в Гвиану неприсягнувшим священникам предписали в двухнедельный срок покинуть Францию. В Париже декрет повлек за собой многочисленные аресты неприсягнувших священников, в том числе и тех, кто бежал в столицу, спасаясь от преследований на местах. Семьи эмигрантов взяли под особый контроль. Разъехавшись по всей стране, комиссары, наделенные практически неограниченными полномочиями, начали работу в департаментах: производили чистки в администрациях, выявляли подозрительных и создавали комитеты по надзору.