Стояли долго. Теперь летели к врагам, зная, что всё решается здесь. Именно сейчас. Один удар — но он определяет судьбу Киева, княжения, власти и жизни многих сотен и тысяч людей. И то — на многие годы.
Сражались недолго, но столкновение далось тяжело. Катафракты успели развернуться. Их мало, но воины остаются воинами. Отступать чужакам некуда. За ними нет армии, нет укреплённого тыла, поэтому выход один — разгромить врага. Иначе погибнут сами.
И хрустели кости лошадей, пронзённых тяжёлыми копьями византийской конницы, падали хазарские наёмники, выбитые из седел мощными ударами, волоча внутренности, ползли по сочной траве. И рыжий свет заката придавал сражению зловещий вид. Кровь полыхала на гривах коней, на тёмных плащах катафрактов, на траве. В сиянии закатного солнца трудно разглядеть, где живые, где мёртвые. Где трава смазана чёрной землёй, грязью, где кровью воинов.
Но рать Владимира успела подготовиться, брала врага измором. Числом. Осыпала стрелами. На руку удачно выбранное время нападения. Спасло, что часть передового отряда уже успела переправиться. Обратно не кинулись... бессмысленно. И передовые понимали это.
Ждали Ярополка.
Стоило ему пересечь реку, и схватка превращалась в гонку с неведомым концом. Кто опередит соперника и войдёт в Киев, тот и уцелеет. Но Ярополк не догадался. Или не смог переправиться. Схватился с воинами Владимира, потом услышал призыв к поединку... двинулся к противнику. Однако не добрался. В суматохе сражения не до поединков.
Катафракты устало крутились на берегу, вязли. Рыхлая земля и непрочный дёрн засасывали ноги тяжёлой конницы: теряя силы, лошади месили глину на узком пятачке, но не могли порвать кольцо. Таяли под прицельными ударами лучников.
Куда девался Ярополк, неведомо. Среди убитых не нашли.
Сдавшихся, а сдалось почти три сотни, проверили, но Ярополка не было и среди живых. Утонул? Или ускользнул и спешит к городу? С остатками отряда?
Владимир отправился вслед, надеясь догнать.
Но у ворот Киева узнал: никого не пускали. Не было чужой рати, ни сотни, ни десятка не пришло.
Значит, всё решилось в его пользу? Брат, с которым делили стол киевский, — пропал? Сгинул?
Подтягивались обозы, следом шли пленные, а Владимиру недоставало времени праздновать победу. Тверь ждала. Там нужен князь, там его место... пока осаждённые не прознали, что снующие вокруг города ратники — лишь ряженые. Настоящая сила ушла. Силки для Ярополка готовились умело и тщательно. Уроки Калокира пришлись впрок.
Застигнутые врасплох византийцы, легионы Ярополка, раскололись. Часть повернула обратно, отошла, уверовав в гибель ставленника Константинополя, часть сдалась. Владимир обещал жизнь. Воевать в чужой стране, без цели, без воевод, — нелепость.
Из восьми тысяч почти половина стали пленниками.
— Хороните воинов, да всех, византийцы тоже люди! — распорядился Владимир после принятия капитуляции остатков вторгшейся армии. — Затем выступайте к городу. А нам время дорого! Тверь держит. А пленные ещё пригодятся. Верно?
— Пригодятся! — согласился Улгар. Он уже видел близкое богатство. — Каждый стоит серебра! Василевс заплатит!
А в Твери маета осады. В Твери страх и голод. Неизвестность и постоянное напряжение подрывали силы, народ дурел от безделья, и постоянно вспыхивали совершенно ненужные ссоры. Кто-то обвинял приезжих во всех смертных грехах, те в ответ кричали, что их ограбили горожане, вместо защиты отняв стада; вспыхивали потасовки. Голод толкал людей на безрассудства. Острог переполнен, но кормить задержанных нечем, поэтому воевода отпустил дебоширов, наказав не попадаться впредь.
В тот же день весь город с ужасом наблюдал, как к городу пешим строем подходят свежие войска, не менее пяти тысяч ратников разбили новый лагерь, не удосужившись даже поднять частокол. И если старое войско уже не вызывало интереса, мирно соседствуя с крепкими стенами, то подкрепление окончательно смутило обороняющихся. Лишь глупец поверит, что огромное войско уйдёт несолоно хлебавши! Да, крепко ударят киевляне, крепко, две вышки уже готовы, а они тянут и тянут брёвна, снуют вокруг, выискивая место для третьей перемычки.
Ночью, впервые за много дней, горожане уснули. Глашатай почему-то не выкрикивал угроз, не поднимался к стене, напоминая осаждённым о скорой расплате за непокорство.
А когда над горизонтом расплылась бледная синева, промывая черноту летней тьмы, и розовое свечение коснулось замерших облачков, в городе вспыхнул пожар. Одновременно с пожарищем через центральные ворота вошли в город первые сотни штурмовиков. Стража не устояла под напором внутренних врагов, крестьяне и купцы, принятые в числе беженцев, явившиеся с мертвецами на руках, оказались лазутчиками. Стражу смели, ворота распахнуты, и в горящий город входят войска.
Вопли и дробный стук копыт, отблески пожара, стройные ряды рати со щитами и копьями — всё воспринималось тверянами как знак поражения. Пришлые неумолимо надвигались на княжескую твердыню, каменные хоромы в ограждении доброго частокола. Схватка ещё не началась, а воевода и князь должны затвориться в крепости. Решать — что делать дальше. Обороняться теперь бесполезно. Умереть достойно? Но разве достоинство князя в смерти? Первый раз, что ли, сходятся потомки Рюрика?
Князь направился к врагам без меча. Покорно преклонил колени, разослал гонцов с приказом не чинить сопротивления, сдаваться. И часть войска покорилась. Безоружных воинов выводили за город, как овец, загоняли в табора, приказывая ждать. А в городе всё выше поднималось пламя. Лишённые связи с князем, зажатые у стен, отбивались самые упорные, самые злые, и гибли. Гибли бесполезно, бесславно, не имея укрытия, горели в домах, падали под градом стрел, не успев отомстить за предательство.
Войско Владимира взяло твердыню хитростью, соорудив никчёмные вышки, только для того, чтобы успокоить и отвлечь горожан, внушить мысль о длительности осады. Перестроения, тайный выход из лагерей, шумное возвращение «нового» полка, убедившее врага в численном превосходстве, всё обман, обман, ведь ополченцы ещё не способны к настоящей сече, они как воск, внешне воины, но внутри нет твёрдости, и всё же у них право взять город! Взять, разграбить, растащить, всё, что возможно. И первые в грабеже — опытные хазары. Остальные лишь учились жестокости, вспоминая звериные инстинкты, позволяя себе то, что никогда не позволит человек. Звери входили в город, звери жаждали добычи. И город принимал их как кару. Завывая, проклиная, негодуя и умоляя о жалости.
Владимир и малая дружина, ядро, первым ворвавшееся в центр, единственные не учиняли погрома. Две сотни преданных воинов, отобранных Крутобором, в сопровождении Горбаня и его тайных связников проехали по улицам, заняли княжескую обитель и ждали. Город на ночь отдан хищникам. Только здесь, в княжеских палатах, всё сохранилось как в прежнее время. Полы скрыты шкурами убитых на охоте зверей, на стенах ценное оружие, в сундуках — платья женщин, отрезы материй, украшения и заморские диковинки. Испуганная прислуга сторонится непрошеных гостей, лишь седой как лунь старик, зло сверкая единственным глазом, сказывалось ратное прошлое, вышел к Владимиру и, поклонившись для вида, въедливо спросил: