Хазарский пленник - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Сумный cтр.№ 115

А Владимир, когда гости разошлись, открыл Савелию свою беду, рассказал о Рахили. Если верить Чемаку, жена и сын живы. Надо выручать. Только как? К дальнему посёлку не прилетишь на крыльях, не опустишься соколом, внезапно и стремительно. А углядят погоню, убьют всех, заметут следы, что им жизнь ребёнка, всё одно кара за преступление известна, головы не сносить.

— Думаю выступить на вятичей с малой дружиной. Тайно. А в походе отлучусь на два-три дня, прихватив десяток воинов. Найду посёлок и верну Рахью.

Савелий ещё не остыл после спора с купцами, поэтому отвечал неуверенно, примеряясь на ходу:

— Сейчас уйти из Киева? После вражды с Горбанем, после сумятицы? Город неспокоен. Болтали: Ярополк жив. Скрывается. А теперь ты отказал купцам. Что им наши надежды на великую Русь? Они теряют своё, зримое золото Византии. Не знаю, мудро ли это. А как слова Чемака ложь? Подумай.

Владимир обещал подумать, но предупредил, что его планы — тайна. Никто знать о его цели не должен.

— Оставлю Куцая в городе, Августа. Ты тоже не простачок. Неужто не проживёте месяц-другой? Сила в ваших руках. Рать здесь же. Пусть отдохнут после булгарского похода. Мне хватит тысячи, вступать в ратоборство с вятичами не намерен. Попробую уговорить князя... если согласится встретиться.

Владимир устало вздохнул и вдруг с несвойственной ему теплотой обнял калеку за плечи. Сказал тихо, почти шёпотом:

— А ведь нас теперь только двое, Савушка. Все полегли. Верно? Скажи, за что? Чего завоевали? Обидно, брат. Потому жизнь свою уже не ценю как святыню. Мало что удаётся. Может, и правду говорят, всё в руках бога. Он поворачивает как вздумается. Вот ты рассказывал о предках, мол, всё наше было, это о чём? Германцы, латины, разве они живут не на своих землях?

Савелий тоже грустно вздохнул и ответил:

— Видишь, брат, как заедает маета? Ты всегда занят, всегда в хлопотах. И не находишь времени зайти, поглядеть на мои сокровища. Эти евангелия что, так, безделица. Ты бы прочёл мои камни, руны на зеркалах, на иконах. Вот где скрыта правда о наших предках. Читаю, и дух замирает... Ты сказал, не учите меня вере. А знаешь, что на языке римлян значит склав или севр? Это раб и слуга. Славяне — вот кто стал для римлян рабами да слугами. Славяне. И славяне же были учителями их детей, наставляли грамоте, письму, обычаям да суевериям. Оттого у наших народов много общего. Найди время, зайди, почитай, не пожалеешь. А хочешь, поехали со мной. Жаль, не все камни в городе, но руны я срисовал. Клянусь, ничего не придумывал. Порой сам удивляюсь.

Савелий торопливо достал из одежды тонкую полосу бумаги и, подмигнув Владимиру, прочёл, стараясь произносить слова на старый лад:

«Только жир, жирное тело, той коровы утешить имай. Еби её на святках — она ожидает хвуя, рази в самый низ, насилуй их. Сруби и суди их. Жирнухам и хвуй ниян. Кусая их вульву, язя родовыя путя. Обмани их и родовые рунови минуй. Мой хвуй вынимал, вырубя им кишки, укусив их сильно... Перунова игра из игр удалого Ярила сим жиром умножит жуть зимня хлева... И жижу окорока и лап сего тела. Склад жира.

Мастерская храма Макожи, Руны Родовы Руси руновой» ^[28].

Владимир лишь безмолвно выгнул брови, удивляясь непонятному чтению. Не выдержал, спросил:

— Это ещё что?

Савелий рассмеялся:

— Думаешь, твои рукописи дороги, ценны? Мой камень, фигурка женщины из самых далёких времён весь покрыт руницей. Что скололось, что не разглядеть. А то, что ты мало понял, привычно. Мы живём тысячи лет спустя. Не знаем уже, что за игры Ярила, что за Перунова игра. Отчего древний предок наш так завистливо относился к жирнухе, желал её поразить в родовые пути. Не знаем, но ведь это самый старый из камней, на которых есть руны. Я его храню, чтоб не думали, будто Савелий пишет всё на потребу князю, подлаживаясь под господина. Нет, я ничего не придумываю. Что нашёл в рунах, то и перенёс на бумагу. Странно, глупо, но так написано кем-то, а главное — уже тогда были мастерские при храмах. Ведь это не ложь. Не придумка про мессию.

Он рассмеялся, замечая, что Владимир всё ещё не верит, вглядывается в бумагу с записанными строками.

— Говорят, ранее, задолго до наших времён, племена жили в скудности. Охотники искали пропитание в лесах, женщины собирали колосья, яблоки, плоды всякие, держали очаг. Случалось охотникам подолгу гоняться за добычей. И не всегда охота завершалась удачей. А вернувшись, они находили сытные хлеба у женщин, замечали, что хозяйки полнеют, оттого завистливо глядели на них. Может, жирнухи, это жрицы храма Макоши, которые подавали хлеба калекам, нищим и тем, кто не в силах добыть его охотой? Может, так принято было и насилие — игра Ярила. Даже калека желал добыть женщину, а не довольствоваться подачкой любви — милостыней. И все эти призывы: рази, насилуй — всего лишь что-то вроде заговора. Как мы повторяем перед сечей: минуй меня стрела вражеская и клинок острый, кровь моя замри и не покидай жилы синие, не истекай в траву-мураву, не покидай меня, как не покидает меня храбрость и ловкость ратная, дай мне силы одолеть противника и вырвать его сердце.

Владимир примирился с непонятным и поднялся:

— Рад бы заехать к тебе, да не сейчас. К слову, отчего ты не женишься, Савва? Одному жить муторно.

— Не знаю, — ответил Савелий. — Может, время не пришло. Женилка не выросла. Да я как-то не думал. Кому я нужен? Мало ли ловкачей в городе, у которых и сила, и стать?

Попрощавшись, Савелий решил, что Владимир неверно понял зачитанные им строки каменного века. «Думает, что я всюду вижу соромное, мыслю о женщинах. Вот ведь как глупо получилось. Надеялся найти во мне опору против христиан, а нашёл полоумного, что грезит всякой глупостью, жирнухами и вульвой. Женитьба. Да, нескладно вышло». Савва подозвал мальчонку-конюха и велел привести лошадку, подумав, что со стороны он всем кажется чудаком. Калека. Оттого и мысли его принимают с поправкой на калецтво. Сказано — блаженный немного. Камни разглядывает, ищет на них царапины, носится как с писаной торбой... ещё и денег даёт тем, кто принесёт находки с рунами. Надо же, деньги за грязные камни. Чем не блаженный?

— Никогда не думал, что пустить кровь беззащитному так тяжко, — признался Август. — Неловок я, неумел. Какой из меня палач? Отпусти, князь.