День открытых обложек - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Кандель cтр.№ 90

– Не жалейте меня. Не надо! Бог не поменяет пережитое. И не проси…

Но с едой что делать? С тарелками, наполненными до краев, чтобы после пары ложек отвалиться от стола с резью в животе, взглядывать с мольбой на нетронутое изобилие, которое изголодавшийся не в состоянии потребить.

Встают у витрины‚ бывший следователь и бывший арестант, с виду интересуются товарами‚ но денег нет‚ нет и здоровья в немощи тела. Отдышавшись‚ следователь говорит устало:

– Отстаньте от меня… Кто знал тогда про массовые репрессии?

Арестант белеет от ненависти‚ взмахивает без сил увядшим пучком зелени:

– Этот лук... я буду сажать на твоей могиле...

Боре они знакомы, два неразлучника.

– Как светская жизнь? – спрашивает.

Они не отвечают.

– Марки решил собирать‚ – сообщает Боря. – Цейлона. Мадагаскара. Островов Зеленого мыса.

– Пустое дело‚ – хрипит арестант. – Хорошую коллекцию не собрать. Годы не те.

Задирает рубашку‚ показывая ремень на брюках‚ потертый‚ треснувший и засаленный. Дырки на нем фабричные, нетронутые, и самодельные, гвоздем‚ до самой почти пряжки, ржавой, в прозелень. Если застегнуться на крайнюю дырку, останется слишком много ремня и слишком мало арестанта.

– Лагерный мой ремень. Дырки – зоны. Дырки – этапы. Внуку завещаю, изучать историю по этим дырам.

Бывший следователь возражает по привычке:

– Всё говорят: теперь‚ теперь... И раньше не дураки жили. Хуже делали‚ да лучше было. Вы меня понимаете?

– Я вас понимаю‚ – говорит Боря. – Но я с вами не согласен.

Из сочинения Бори Кугеля «Почеркушки на память».

«Он выходит по утрам на лестницу, проклиная стариковские суставы‚ спускается в подвал‚ открывает ключом малоприметную дверцу.

В руках кружка с водой и пайка хлеба по правилам внутреннего распорядка.

Крохотная камера. По стенам набиты деревянные нары мрачно коричневых тонов‚ которые он сам сколотил, сам выкрасил. Лампочка светит под потолком за проволочной сеткой. Миска стоит на полу. Ведро-параша. Выливает воду в миску‚ кладет рядом хлеб‚ с кряхтением усаживается на нару‚ слабея от усилий.

Валяется в беспорядке на нарах – в пыли‚ духоте – полное собрание сочинений‚ осужденное на бессрочное заключение. Пересчитывает их привычно‚ с задержкой‚ оглядывая тяжелым‚ влагой налитым глазом. Особенно ненавидит том первый‚ биографию со вступлением. И тот, распроклятый, где теория переходит в практику‚ лишь к последней книге испытывая снисхождение, абзац оборван на полуслове.

За сутки вода высыхает. Хлеб подбирают мыши. Мышам хватает дневной порции‚ и переплеты они не трогают. Лишь сладкие клеевые подтеки, кое-где – трудно удержаться.

– Жалобы есть? – спрашивает.

Жалоб, по обыкновению‚ нет.

– Просьбы есть?

Просьб тоже нет».

Нюма проплакал без слез первые годы…

…и бабушка Хая определила: «Этот ребенок – гвоздик‚ на который вешают страдания. Ему больно оттого‚ что больно другому: хоть тут‚ хоть в Бобруйске. Такое уже бывало. Но такое проходит».

Бабушку укутали в саван‚ белизна которого указывает на отсутствие желаний‚ и понесли хоронить. По весне. При нарождении молодого месяца‚ манившего обещаниями. Бабушки нет нигде и надолго‚ а он бродит вечерами по комнатам, утишая печаль‚ но квартира не становится его собственностью. Приходит хозяин‚ жалуется на дороговизну‚ повышает плату за съём, и Нюма с ним не спорит, Нюма ни с кем не спорит‚ всякого понимая, – кто же поймет его, Нюму Трахтенберга?

Не ищите его среди веселящихся, Нюмы там нет.

Место его среди обеспокоенных.

Нет у него излишков на теле и геркулесовых мышц‚ на Нюму не поглядывают даже разведенные особы. «Эльф. Эльф без крылышек! А с эльфа какая корысть?..» Нюма стесняется своей незначительности в окружении монументальных существ, утешаясь воспоминаниями, как выскакивали среди ночи на кухню‚ жадные и азартные‚ разваливали батон во всю длину‚ заталкивали внутрь содержимое холодильника‚ откусывали с двух сторон‚ ненасытные в намерениях своих‚ и возвращались к нескончаемым баталиям на широченном ложе‚ купленном наперекор моде и насмешкам.

Он возвращался заполночь с дежурства‚ а на кухонном столе ожидал старенький свитер‚ сохнувший на сквозняке. Она беспрерывно штопала свитер‚ штопала и стирала‚ чтобы обтягивал фигуру: было что обтягивать. Свитер раскидывался поперек стола‚ его рукав отдавал честь эмалированной кастрюльке‚ поставленной взамен головы, – не захочешь‚ а улыбнешься.

Он осторожно укладывался рядом‚ а она проговаривала призывно-ласково‚ клала ногу ему на ногу‚ ощущая присутствие Нюмы Трахтенберга. Ранним утром, крадучись, он выскользнул на лестницу, побежал по пустынным улицам. На рынке‚ среди возбужденной толпы‚ возвышался торговец в непомерной кепке‚ сытый‚ бархатистый‚ выходцем с планеты‚ на которой по весне расцветают ранние мимозы.

Возле прилавка бушевали страсти. Мужчины пихались локтями в ежегодном рыцарском усердии‚ и Нюма пихался себе на удивление. Торговец выдергивал из чемодана сплюснутую ветку‚ встряхивал‚ оправляя‚ выкликал орлиным клекотом: «Три рубля... Пять... Восэм...»‚ фаршировал деньгами дамский чулок. С первого взгляда было заметно, что чулок надевали‚ и не раз.

Нюма прибежал домой с веточкой мимозы‚ а на кровати лежала записка‚ написанная второпях на блокнотном оборвыше: «Когда закричишь от радости на нашей кровати‚ значит, с тобой я. Только не ешьте батоны по ночам, буду ревновать!» Она ушла от него в международный день‚ когда женская половина человечества борется за свои права‚ включая неотъемлемое право класть ногу на ту ногу‚ которую они выбирают. Есть в этом глубинная несправедливость‚ ибо отлучили Нюму от ласкового ее призыва, от потаённостей тела, желанных и обласканных, скрытых одеждами от посторонних.

Один получает права, другой их теряет: с тех пор Нюма один.

Крепконогая и крутобокая‚ синеокая и густобровая‚ она снится ему в прежних обликах и соблазнах – не заспать печаль. Он просыпается в ночи возбужденный и растревоженный‚ ощущая ее прежними прикосновениями; в ладонях рук Нюмы Трахтенберга живут тайники ее тела‚ на слуху стоны ее блаженства. Рука тянется на другую половину постели‚ но там прохлада несмятой простыни.

С Нюмой живет муха, верная его сожительница, которая пристраивается рядом пообедать за компанию, в фасеточном ее глазу отражается во множестве друг-кормилец. Имя мухе Зу-зу. Совершенное творение с множеством удивительных органов, запрятанных в крохотном тельце, с недолгим пребыванием на свете, одним из признаков недопустимого расточительства природы.

Поздние назойливые дожди. Вкрадчивое перешептывание листвы за окном. Задувает полуночный ветер, тени вздыбленных ветвей разметывают видения по стенам, перемешивают лица и события.