День открытых обложек - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Кандель cтр.№ 78

Каждому дарован свой час…

…редкостный, неповторимый – не упусти его.

Проходят дни. Утекают недели. Подступает миг, заранее негаданный, чудом явленным по телефону:

– Забери меня.

И он бежит.

Едет.

Снова бежит.

– Челове на исходе! Торопится на свидание! Это хотя бы ясно?

– Это ясно. И это замечательно.

Всё меньше нежданностей на пороге обитания, даже смерть не вызывает удивления, но теперь, но вот... Луна выкатывается над головами. Небо бездонное, темнее синего. Стена Старого города, подсвеченная к вечеру. Покой и безлюдье.

Она ожидает на скамейке, тайная его подруга.

Садится рядом.

Ладонь кладет на ладонь.

Молчат. Обвыкают после разлуки. Седоголовый, кареглазый, подростковый на вид, в растерянности от позднего счастья, и светлоокая, иного возраста, глаза бездонные, нараспашку, в пробой чувств, оставляя навеки в ослеплении. Хочется ее защитить, очень уж раскрыта! Хочется уберечь – от кого?..

Такой захлёб! Таких чувств! Седоголовому не под силу.

Сосны вокруг, прямоствольны, высокомерны, неспешно покачивают верхушками, разглядывая странную пару. Привалившись к дереву, сидит музыкант, издавна не молодой. Вскидывает трубу к небу, зажмурив от усилия глаз, хочет докричаться, вернуть ту, которая ушла: «Dance me to the end of love…» Умоляет, западая на ноте: «Dance me… Dance me… Dance me…»

И стаканчика рядом нет.

Нет стаканчика для подношений.

– Не уйду отсюда. От неба – темнее синего. От сосен. Скамейки. От глаз твоих...

Хочется повиниться перед ней из-за сроков, ему отпущенных. Хочется что-нибудь подарить, хочется всё подарить, начиная с самого себя, – но куда, куда отнесет щедрые дары, требующие разъяснения своим появлением? Где-то надышано возле нее, кем-то населено: плащ на вешалке, головы на постели, тапочки на полу в ночи хрупкого согласия… Тянет позвонить в неурочный час, глаза в потолок, отблеск фонаря в лихорадочном нетерпении, – окатит холодным безразличием: «Абонент временно недоступен».

Ликующий старик нежен и светел, старик опечаленный прост и задумчив.

Темнеют ее глаза. Требовательны, огромны от слез. Нависает над ним – и умоляюще яростно, сжимая кулаки:

– Обещай десять своих лет! Десять, не меньше!..

– Я попробую.

Не сыскать его доли. В ее будущем.

– Уведи, – просит ее. – Уведи подальше от привычных обыкновений, выкажи мне неведомое. Тут родилась, выросла, полюбила – город тебе откроется.

Слушает, склонив голову. Волосы падают на лицо, закрывая глаза. Войти в чью-то память, как шагнуть за раскрытую обложку, которая не помеха, – берет за руку, тайная его подруга, ведет за собой. К стенам, оглаженным ее руками, к тротуарам ее шагов, звукам, запахам.

Редкие машины высвечивают фарами.

Странниками шагают по улице, которая днем называется Яффо, а ночью меняет имя.

Ветер гоняет по асфальту прозрачные пакеты, самые отчаянные из них лихо взмывают к небесам, с шуршанием уносятся за крыши. Обвисает доска у подъезда: «Памяти тех, которые были счастливы в этом доме». Кошка на мусорном ящике – цвета угольного, испепеленного – провожает взглядом. Голова маленькая, глаз безумно зеленый: сторожкий, мускулистый зверь, горло готовый порвать за право на объедки.

Подступает минута затаённых видений.

Стены отбрасывают тени давних строений, разобранных за ненадобностью.

Поворот налево отправляет их направо, поворот направо возвращает назад.

– Куда теперь?

Пара туфель поперек тротуара. Черных. Тупоносых. Начищенных гуталином. С язычком и без шнуровки. Шел прохожий и шел, а потом разулся, дальше пошагал босиком. Или в носках.

– Туда, – решает она. – Вслед за ним.

Сворачивают в ту сторону, идут, поспешая, хотя торопиться им некуда, держатся за руки заблудившимися детьми, оглядывая окрестности.

– Мы не потерялись?

Улыбается:

– Пока нет.

Узкий проулок меж каменных стен, двоим не разойтись.

Страж на входе произносит пароль:

– «Счастлив человек, который не ходил по совету нечестивых…» Продолжи.

Она продолжает:

– «… и на пути грешников не стоял…»

– Теперь ты.

Седоголовый завершает:

– «… и в собрании легкомысленных не сидел…»

– Проходите.

Идут дальше. Забираются в дворы-закоулки.

– Что я сказал? Тому, на входе?

– Первый псалом Давида. Самое начало.

– Я же его не знаю.

– Теперь знаешь.

Дверь открыта.

На пороге стоит мужчина, лица не разглядеть.

– Нам сюда.

Магазин деревянных игрушек, открытый ночью. Зайчики на витрине. Солдатики в красных шапках, изготовившиеся к бою. Сороконожки на крохотных колесиках.

Чисто.

Тесно.

Неспешно шелестит вентилятор.

Посреди магазина примостилась на стуле старушка. Бусинки насыпаны в подоле, она их перебирает негнущимися пальцами, по сторонам не глядит.

Мужчина немолод. В глазах нет надежды на лучшее.

– Вот сидит мама моя. Не слышит, почти не видит. Живет в себе, настоящего не приемля, казалось бы, для чего? Но я улыбаюсь ей, она улыбается: мы довольны.

Кот с барабаном на прилавке. Мышонок. Утка с утятами.

Седоголовый шепчет:

– Он кто?

– Еврейский папа Карло. От него ушел Пиноккио. Улетел за океан.

– Куплю мышонка. Его порадовать.

– Он не продаст.

Папа Карло подтверждает:

– Купить нельзя, но поиграть разрешается. Посидеть в домике или на лошадке.

– Мне на ней не поместиться. Не привести ли внучку?

– Привести можно, даже необходимо, но вряд ли вы нас найдете. Магазин игрушек «Katz & Co». Катц перед вами, а «Co» – моя мама. Мы же Минтц, Швартц и Шультц. Чтобы покупателя запутать.

Он вздыхает. Они вздыхают.

– Почему ночью открыто? – спрашивают.

– Потому и открыто. Закрывают магазин от поздних покупателей, а к нам и без того не придут. Возникает вопрос: какова наша прибыль? Возникает ответ: никакая. По правилам арифметики: плюс-минус, доход-расход, давно пора умереть. Но мы живы, нам с мамой хватает.

Он огорчается. Они огорчаются.