День открытых обложек - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Кандель cтр.№ 56

Усталло Л. Б. снова пугался.

Он был замечательный закройщик, Лев Борисович, и работал в «органах», в портняжной мастерской. От него уходили в кабинеты богатыри, писаные красавцы, Микулы Селяниновичи и Ерусланы Эдмундовичи, крутогрудые и широкозадые, – один Усталло знал, сколько ватина пошло на них, простроченного холста и конского волоса.

Он видел их в одном белье, эти «органы».

Видел их сметанными на белую нитку.

Без рукавов и подкладки.

Все их бородавки, грыжи и потертости видел он. Цыплячьи грудки и рахитичные ножки. Животики и сутулые спины. Даже органы «органов» видел он, и потому был засекречен.

– Папа, – сказала Любочка. – Давай не увиливай.

Лев Борисович повел измученным глазом.

Он с вечера догадался обо всем, юркнул поскорее под одеяло:

– Я больной…

Ночью был приступ. Приезжала неотложка. В пепельнице горкой лежали ампулы с обломанными головками.

– Ты не больной, – сказала Любочка. – Ты здоровый. Притворяться будешь перед врачами.

И отдернула одеяло.

– Дай мне умереть, безжалостная! – закричал без уверенности Лев Борисович. – И выходи замуж. Хоть за него.

– Ты не умрешь, – сказала Любочка. – Тебе рано.

Над кроватью, в фигурной рамке, разместился дедушка Усталло в ермолке, праздничной капоте, с бородой до пояса. Лев Борисович взглянул на него, глазами в глаза, как посоветовался.

– Любочка, – спросил жалобно, – кто будут твои дети?

– Люди, папа.

– В паспорте есть графа, Любочка.

– Люди, папа.

– В анкете есть пункт.

– Люди, папа!

– Твой дед был еврей, Любочка.

– Люди, папа, люди!

– Люди, – повторил упрямо Усталло Лев Борисович. – А какая у людей будет национальность?..

Примирил всех Димочка.

– Полежи со мной, – просил. – Хоть на миг.

Лев Борисович ложился к нему, и Димочка шептал на ухо, обдавая молочным дыханием:

– Миг не прошел. Не прошел. Миг будет сто лет...

По вечерам блондинчик пугал Любочку:

– В будущем году берем садовый участок. Задача номер один: побольше навоза на квадратный метр.

– Никакого навоза! – отбивалась Любочка. – В будущем году мы будем в Иерусалиме.

– Что? – вопил он. – Хочешь сделать из меня пушечное мясо?

– Какое из тебя мясо? Рагу на косточке.

И притиралась к нему под бочок.

– Папа, – кричала Любочка в аэропорту, – мы тебя ждем! Мы тебя ждем, да, папа? Мама, да? Мы вас всех ждем! Всех-всех!..

– Димочку подними! – кричал в ответ Усталло Лев Борисович. – Димочку!

И тянулся на цыпочках…

Долговязого блондинчика взяли в армию, чтобы бегал с винтовкой по иудейским горам, а командир, которому было девятнадцать лет, подгонял на непонятном языке. В редкие минуты перекуров он говорил командиру всё, что думал о нем, но тот не понимал по-русски, хоть и догадывался о многом.

Еще он стоял в оцеплении в арабском городе Рамалла.

Охранял склады и дежурил на кухне.

– Почему я должен защищать вашу историческую родину, мыть вашу посуду?

– Молчи, – отвечала Любочка. – Тебя взяли в выездную семью, скажи спасибо.

«Лев Борисыч! – написал блондинчик. – Вам нечего волноваться. У матери еврейки и ребенок еврей по здешним законам. А я со своей голубой немецко-шведско-литовской кровью вроде бы ни у дел...»

И Лев Борисович улыбнулся на расстоянии.

Он был великий закройщик, Усталло Лев Борисович…

…давно бы стал заведующим мастерской, но косил от рождения на оба глаза.

– Лев Борисович, – говорили на примерке неусыпные «органы». – Куда вы уставились?

– На вас, – отвечал Устало, рот полон иголок.

– На нас... Мы тут стоим, а вы на кого смотрите?

– Да у меня косоглазие, – оправдывался по привычке. – С детских лет. Один глаз на вас, другой на Кавказ.

– За Кавказ... – поправляли со смутной усмешкой. – Лечиться надо, Лев Борисович.

– Ладно. Проживу и так.

Но у «органов» был свой резон.

– Вам ладно, нам не ладно. Мы вас принудительно вылечим, Лев Борисович, – отечески шутили «органы» и уходили в свои кабинеты, широкогрудые и крутозадые.

Лев Борисович пугался несказанно, чуть иголки не глотал от ужаса, поскуливая в бессонной ночи:

– Лёва, ну поверь мне! Им надо поддакивать, Лёва, иначе они обидятся…

По воскресеньям Лев Борисович заглядывал к соседу, Моне Зильберману, говорил грустно и застенчиво:

– Дети подрастают. Взрослеют на глазах. И уходят туда, куда родителям нет доступа. Нельзя заводить одного, Моня. Малышей нужно несколько, чтобы сновали по дому... Что вы на это скажете?

– Я скажу, – отвечала вечная вдова Маня и губы поджимала на незваного гостя. – Я тебе прямо скажу. Заимели власть, ворвались – ног не вытерли, потеснили, загваздали пол. С того и пошло.

Усталло Л. Б. уходил к себе, сутулясь от огорчения, и Моня ей выговаривал:

– Злопамятная ты старушка! Обидела человека.

– Поговори у меня, – бурчала с лежанки. – Скажу праправнуку – он те чих-пых устроит...

Праправнука у Мани не было.

Праправнук задохся в империалистическую от вредных немецких газов.

И прапраправнука тоже не было. Его в гражданскую расстреляли за побег. То ли от красных к белым, то ли от белых к зеленым.

Маня не разобрала.

Через неделю Лев Борисович снова приходил, искушал Моню Зильбермана:

– Поедем к Димочке. Вместе с нами.

– А Маню. Куда ее денем?

– И Маню с собой.

– Так я тебе и поеду, – бурчала с лежанки. – Детки мои – по земле рассованы. Гора печали, не сдвинуть....

Вечная вдова Маня схоронила Моню на еврейском кладбище, возле папы его и мамы, перетащила к себе его подушки и телевизор «Рекорд». Могила у Мони была комолая, без креста, и Мане это не нравилось.

– Вот ужо скажу, – грозилась. – Он те отлупцует…

А сказать некому.

Моня умер, а Льву Борисовичу подарили кота. Большого и лохматого.

С дворовой, должно быть, помойки.

Это был замечательный кот, и народная молва утверждала: семья, куда он попадал, получала разрешение на выезд.

За котом стояла очередь. Из-за кота ссорились и переставали разговаривать. Лев Борисович получил его по блату, скроив некоей даме элегантное пальто, в котором не стыдно прошвырнуться по Парижу.