День открытых обложек - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Кандель cтр.№ 23

– А я, – сказала Шурочка, – в Кисловодске была. По путевке профсоюзной. Здоровье свое лечила.

– И правильно. Вам у нас болеть нельзя. Вон, сколько на вас!

– Воду пила, – похвасталась. – Ванны принимала. Кино смотрела. На танцы ходила.

– Вы, Шурочка, выглядите прекрасно. Цвет лица удивительный.

– Уж я отмылась... А загорелая была: куда там! Даже сватался один, из желудочного санатория. Вы, говорит, Шурочка, созданы для меня. Я вас всюду искал, найти не мог. Вы, Шурочка, кем работаете? Я и брякни: при кладбище. Сразу отстал...

– Вы, Шурочка, приберите. Очень я вами довольна.

– И не сомневайся, мать, пригляжу за твоим. Все мною довольны. Не ты первая.

Упрятала деньги в карман, вскинула грабли на плечо, пошагала бодро, весело, отмахивая широко, ступая твердо, оглядывая с высоты обширное свое хозяйство.

А она пошла в свою сторону, по тропочке, в тесноту, скученность, к портрету под стеклом, к строгой, с достоинством, надписи. Издали увидела глаза улыбчивые, ворот распахнутый, волосы копной трепаной, милую ямочку на подбородке: сердце прихватило в горсть.

– Здравствуй, Саша, вот она я.

Опустилась тяжело на привядшую траву, спиной привалилась к деревцу.

– Устала я. Ходить устала, глядеть, слушать; вот бы жить через день... Люди стали толкучими. Они меня и не замечают, кто я им? – а синяки остаются. Не снаружи синяки – внутри... Я уж ругаю себя, ругаю: сама, наверно, была толкучая. Сколько синяков понаставила!..

Пришагал старый еврей с костылем, оглядел ее, имя-фамилию на плите, портрет под стеклом – не ему доход, заковылял дальше.

Проводила взглядом, сказала:

– Хорошо у тебя, дышится легко, потолки не давят... Посижу – в глаза погляжу. Несла тебе гвоздички, одну белую, две красных, на свежую могилу положила. Не сердись, ему нужнее. Ему обвыкать...

Он был идеалистом, наш Бог…

…Он был романтиком.

Создавая наш мир, знал заранее про его грехи, мерзости-преступления, потому, может, сотворил и уничтожил в сомнениях двадцать шесть прежних миров.

Но Бог верил.

Бог надеялся.

Создал мир в двадцать седьмой раз и предостерег Адама:

– Береги его и знай, поврежденное тобой трудно будет исправить.

– Господи! – воззвали ангелы. – К чему было создавать человека? Слабого, неразумного, подверженного искушениям, – зачем Тебе такой, Господи?

– Замолчите, – ответил Всевышний, разглядывая Свое творение. – Человек сотворен, и сотворен неплохо.

Он был идеалистом, наш Бог.

Он был романтиком…

Гулял по вечерам с Кексом – магазин «Комсомолец» за углом.

Томились во дворе двое, скинувшись до копейки. Бежал от магазина третий, прижав к груди ту самую, заветную, за два восемьдесят семь. Споткнулся на ровном месте. Разбил бутылку. Живительная влага потекла в сточную решетку – не удержать.

Били они его…

Били молча…

По страшному!

Даже Кекс перепугался, потянул за поводок от опасного места.

А за углом стояла машина, ладная, быстроходная – в Зыковском переулке. С ковриками на сиденьях, куколкой под зеркальцем, кожаным чехольчиком на руле. Кто-то уезжал на ней под утро, кто-то приезжал под вечер, мыл часто, стекла протирал старательно, – и вот я увидел: стоит машина в неурочный час, на крыле у нее вмятина, стекло у фары выбито, никель покорежен, беззащитно глядит наружу не разбитая при ударе лампочка.

Сколько раз проходил мимо по переулку, никто на ней больше не ездил, никто не чинил: то ли заболел хозяин от огорчения, то ли занемог попутно – осталось загад-кой.

Шприц...

Битое стекло в ватке...

Невыносимо душный запах лекарств...

Болезнь – остановка с разбега‚ удар о стену. Машина лежит‚ но колеса еще крутятся.

Вывернули из фары лампочку – пригодится в хозяйстве, и она окривела на один глаз. Вынули отражатель с патроном, и открылся ход, лаз, пролом в глубины автомобиля.

Затем была пауза. Недели на три. Принюхивались, присматривались, прикидывали степень дозволенного. Ее можно было починить. За малые рубли исправить, сделать новенькой. Был бы хозяин, силы-намерения.

Прокололи для проверки колесо, машина осела на бок, но хозяин не прибежал, не подсуетился, и они, из окрестных дворов-жилищ, поняли: можно.

Ночью взломали багажник, уволокли инструменты с запаской. Другой ночью грубо – ломом – задрали капот, забрали аккумулятор, карбюратор, разную мелочишку. Машина стояла покореженная, расхристанная, и кто-то – без смущения – ковырялся с ленцой в моторе, отворачивал на виду у всех.

Но машина была заперта, коврики лежали на сиденьях, кожаный чехольчик на руле... Вот я проходил мимо, и казалось: хозяин глядит из окна, горестно и беспомощно, привалившись бессильно к подоконнику, отмечая разрушения в машине, а болезнь его по этапам превышает степень дозволенного.

Прибежали дети, влезли на крышу, прыгали с визгом, проминая ногами слабое железо, и сразу стало ясно: теперь можно всё.

Взломали машину.

Рванули чехол с сиденья, словно платье рванули с плеча, обнажили кожу шоколадно-атласную.

Утащили коврики, сиденья, руль с чехольчиком, куколке оторвали ноги.

Разобрали приборную доску, выдернули с мясом начинку: пучки проводов торчали наружу жгутами омертвевших нервных сплетений. Машина стояла нараспашку, просевшая, промятая, с задранным, покореженным капотом, во взломанном ее багажнике плескалась дождевая вода.

Дворники укатили ее в конец переулка, чтобы не мешала подметать. Другие дворники прикатили обратно. Отвинтили фары. Сняли бамперы. Пепельницы. Педали. Подняли на домкраты, унесли колеса, диски, тормозные цилиндры.

Внутри испражнились.

Машина лежала на пузе промятым обрубком, и никто не останавливался, не интересовался, не копошился с гаечным ключом в руке в поисках позабытой детали.

Завалило по самую крышу, сугробы намело – не подойти, не покорежить, и болталась внутри, на студеном ветру, позабытая безногая куколка под разбитым давно зеркальцем.

Но хозяин так и не объявился.

По ночам кто-то вздыхает в туалете…

…тяжко, устало, можно сказать, обреченно.

Будто биография его на исходе, а результатов не видно. Или того хуже: результаты налицо, вот они, результаты, но далеко не те, которых ожидали. Уж лучше бы их не было – результатов.

По ночам кто-то вздыхает в туалете.

Давно вздыхает, не первый год. Приходит водопроводчик, постукивает, подкручивает, привычно оттопыривает карман для подношений, но всё остается по-прежнему, лишь бачок обиженно плюется, старый бачок под потолком с лохматой бечевкой взамен оторванной цепочки, с вывихнутыми суставами подтекающих труб, которому лезут в душу корявыми плоскогубцами.