Революция все же состоялась, большевики пришли к власти и на волне эйфории о предательстве Каменева и Зиновьева забыли. Льва Борисовича, хоть и ненадолго, сделали председателем ВЦИК, а Зиновьева назначили руководителем Петроградского Совета. На этом посту он был до 1926 года, и таких за это время наломал дров, что в народе его стали называть «Кровавым Гришкой». Достаточно сказать, что после убийства Моисея Урицкого он стал одним из главных организаторов «Красного террора». Это по его инициативе были созданы печально известные «тройки», самостоятельно принимавшие решение о расстреле. Полетели тысячи голов, а десятки тысяч лучших представителей петроградской интеллигенции сослали на Север! Но этого Зиновьеву показалось мало, и он выступил с инициативой «разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице». Теперь, когда улицы Петрограда в самом прямом смысле слова умылись кровью, правая рука Ленина, как когда-то его называли, почувствовал себя не Тевье-молочником, а неистовым Робеспьером.
Как показало время, это был «Робеспьер» с заячьей душой. Как же он перепугался и как запаниковал, когда на Петроград началось наступление белых!
– Затопить корабли! Эвакуировать партийные и советские учреждения! Вывезти заводское оборудование! – надрывался он.
К счастью, присланные с Восточного фронта дивизии наступление белых остановили.
В еще большую панику он впал, когда в 1921 году подняли восстание кронштадтские матросы. Он чуть было не сбежал из Смольного, оставив город матросской братве, но подоспел Тухачевский, который жестоко подавил восстание, залив Кронштадт реками матросской крови.
Была у Зиновьева еще одна синекура: с 1919 по 1926 года он занимал пост председателя Исполкома Коминтерна. Почувствовав себя деятелем международного масштаба, «наибольший демагог среди большевиков» сделал все от него зависящее, чтобы рассорить коммунистов с социал-демократами Западной Европы, которых он называл не иначе, как социал-фашистами.
В 1921-м Григорий Зиновьев достиг пика своей карьеры, став членом Политбюро ЦК. У Ленина в это время были проблемы то с профсоюзами, то с меньшевиками, то с эсерами, которые далеко не во всем были согласны с вождем революции. Чтобы поставить их на место и дать достойную отповедь, Ильич неоднократно прибегал к помощи «оратора исключительной силы», поручая ему выступать с политическими докладами на ХII и ХIII съездах партии.
Мало кто знал, что у члена Политбюро еще с юных лет была страстишка, которую он до поры до времени тщательно скрывал, а теперь наконец дал ей волю. В Петрограде об этом говорили кто с понимающей улыбкой, кто с нескрываемым презрением, а кто в открытую называл его, по аналогии с Григорием Распутиным, «Гришкой вторым». Сохранилось свидетельство одной из сотрудниц Коминтерна, которая не постеснялась письменно высказать свое мнение о Зиновьеве.
«Личность Зиновьева особого уважения не вызвала, люди из ближайшего окружения его не любили. Он был честолюбив, хитер, с людьми груб и неотесан. Это был легкомысленный женолюб, он был уверен, что неотразим. К подчиненным был излишне требователен, с начальством – подхалим. Ленин Зиновьеву покровительствовал, но после его смерти, когда Сталин стал пробиваться к власти, карьера Зиновьева стала рушиться».
Вот так-так, оказывается, правая рука Ленина – бабник, да такой ярый, что об этом знает весь город! А как же Сарра Равич, вместе с которой он вернулся из эмиграции и которая в известном нам списке проходила под № 29? Да никак. К этому времени они уже расстались. Но в вошедший в историю вагон попала не только Сарра, но и вторая жена Зиновьева: в списке она стоит под № 15 и значится как «З. Радомысльская (с сыном)».
Речь в данном случае идет о Зинаиде Левиной, которая, кстати говоря, работала в Петросовете, и все художества благоверного происходили на ее глазах. Забегая вперед, скажу, что Зинаида ушла в мир иной в 1929-м, когда до списка Платтена дело еще не дошло. А вот Сарра горя хлебнула полной мерой! Ее дважды исключали из партии, четырежды арестовывали, на длительные сроки заталкивали в лагеря и тюрьмы, но она выжила. И не только выжила, но в те редкие месяцы, когда была на воле, а Зиновьев в ссылке, помогала своему бывшему мужу, отправляя ему деньги и продукты.
Но пока что на дворе начало 1920-х… Григорий Зиновьев – полновластный хозяин северной столицы, во всех начинаниях его поддерживает Ленин, его слово – закон для коммунистов Европы, короче говоря, он в полной силе, он уверен в своей правоте и делает все возможное и невозможное, чтобы «раздуть пожар мировой революции». Одни его активности побаивались, другие старались использовать в своих интересах, а третьи… откровенно над ней издевались. Вот что, скажем, писал в своем журнале «Бумеранг» находящийся в эмиграции Саша Черный.
«Добытая с большими затруднениями из Москвы зиновьевская слюна была впрыснута в Пастеровском институте совершенно здоровому молодому шимпанзе. На третий день обезьяна обнаружила все признаки военного коммунизма: отобрала у других обезьян пищу, укусила сторожа, перецарапала всех здоровых обезьян и, завладев клеткой, терроризировала их и загнала в угол.
Профессор Р. высказал предположение, что прививка крови зараженной обезьяны любому последователю Коминтерна даст, вероятно, обратные результаты: прояснение сознания, тягу к уживчивости, мирному труду и разумному культурному разрешению всех социальных конфликтов».
Мировая революция – это, конечно, прекрасно, но и в России дел хватало, тем более, что в 1922-м серьезно заболел Ленин, а без его поддержки Зиновьев был ничто. Надо было искать нового покровителя. И тогда он придумал гениальный ход: потолковав с Каменевым, который дружил с Кобой еще со времен сибирской ссылки, «наибольший демагог среди большевиков» уговорил его предложить на пост генерального секретаря ЦК ВКП(б) Сталина. Что тот и сделал, выступив на апрельском Пленуме ЦК. Сталин оценил этот ход и сделал Зиновьеву грандиозный по тем временам подарок: он поручил ему выступить на ХII съезде партии с политическим отчетом.
С одной стороны, это означало, что отныне Сталин считает Зиновьева своей правой рукой и дает понять, что будет ему во всем покровительствовать. Но с другой – Ленин-то еще жив, и не просто жив, а направил делегатам до недавнего времени засекреченное «Письмо к съезду», в котором выразил свою неприкрытую тревогу, связанную с этим назначением.
«Тов. Сталин, – писал он, – сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».
Реакции – никакой. Вчерашние друзья и неистовые сторонники Ленина уже сделали ставку на другого человека. Ильич в полном недоумении! Как так, еще вчера его слово было законом, еще вчера достаточно было намека, да что там намека, одного мановения пальца, чтобы его указание бросились выполнять десятки людей. А тут?! На его письмо не обратил внимания целый съезд, съезд партии, которую он создал, которую выпестовал и которую, черт возьми, привел к власти! И тогда Ленин пишет второе, более развернутое и более откровенное письмо.