«Никакой армии нет. Товарищи спят, едят, играют в карты, ничьих приказов и распоряжений не исполняют. Средства связи брошены, телеграфные и телефонные линии свалились. Орудия брошены, заплыли грязью, занесены снегом. Немцам все это отлично известно, так как они под видом покупок забираются в наш тыл на 35–40 верст от фронта».
Еще больше поразило сообщение, пришедшее из глубинки, из тех мест, где находились лагеря для немецких военнопленных. И хотя эта информация предназначалась для германского Министерства иностранных дел, ее с радостью перепечатали почти все столичные газеты.
«Республике немецких пленных – ура! В различных местах, где имеются большие лагеря для военнопленных, немецкие пленные, увидев царящий вокруг хаос, взяли на себя снабжение и руководство и теперь кормят не только себя, но и население окрестных деревень.
Местное население чрезвычайно довольно этим и вместе с немецкими пленными образовало нечто вроде республиканского управления, где всем заправляют пленные. Это, разумеется, совершенно необычное явление в мировой истории. Россия еще в большей степени, чем Америка, страна неограниченных возможностей».
Стало ясно, что ни о каком продолжении войны не может быть и речи. Но эсеры, меньшевики и анархисты за уступчивую позицию в Брест-Литовске критиковали большевиков отчаянно. Бросить их в беде немцы не могли и тут же протянули руку помощи. Когда у прибывшего в Петроград главы немецкой миссии графа Кейзерлинга спросили, собираются ли германские войска оккупировать Петроград, тот заносчиво ответил:
– В настоящее время таких намерений нет. Но подобный акт может стать необходимостью в случае антибольшевистских выступлений.
Самое странное – в этой критической ситуации сторонники Ленина продолжали верить в пролетарскую солидарность и в возможность мировой революции. Даже ведя переговоры в Брест-Литовске, они в открытую вели разлагающие немецкие войска пропаганду, забрасывая окопы листовками и используя радиообращения. Это подлое подстрекательство, а также заявление главы русской делегации Троцкого: «Мы выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора» – так возмутило Генштаб, что командование германской армии возобновило боевые действия на Восточном фронте.
Не встречая сопротивления, немцы дошли до Двинска и вот-вот должны были взять Петроград. На всех заборах Петрограда появились патриотические призывы «Социалистическое отечество в опасности!», но защищать его было некому. Пришлось возобновить переговоры и подписать, как тогда говорили, «похабный мир».
Так, ценой потери 780 тысяч квадратных километров русских земель, на которых жило 56 миллионов человек, где добывалось почти 90 % каменного угля, выплавлялось 70 % металла, пролегало более четверти всех железных дорог, вырабатывался каждый третий метр сукна, сатина и ситца, большевики удержали власть.
А ведь всего этого могло не быть! Не было бы ни «похабного мира», ни гигантских территориальных потерь, ни разгона Учредительного собрания, ни Гражданской войны, ни бессмысленных жертв. Все могло, не начавшись, закончиться 1 января 1918 года. Для этого было все: были люди, были деньги, было оружие, было желание ценой собственной жизни остановить темные силы, ввергшие Россию в позор, бесславье и бесчестье.
Но все карты спутал Платтен! Да-да, тот самый Платтен, который привез Ленина в Россию и которому не сиделось в теплой и сытой Швейцарии. Когда говорят о роли личности в истории, то чаще всего называют Наполеона, Кромвеля или Петра I: мол, если бы не они, то развитие Франции, Англии и России пошло бы другим путем. Думаю, что применительно к этим именам утверждение о роли личности в истории бесспорно. Имя Ленина – тоже в этом ряду. Но не привези его в Россию Платтен, кем был бы Ленин? Да никем. Обычным политэмигрантом, каких тогда были сотни. Поэтому, говоря о роли личности в Истории, причем именно с большой буквы, перед именем Ленина надо ставить имя Платтена. Тем более, что Ленина он подарил России дважды: сперва доставил его в Петроград, а потом спас от верной пули, приняв ее на себя.
Заговор созрел сразу после Октябрьского переворота. Когда по призыву большевиков солдаты начали брататься с немцами, а пытавшихся остановить их офицеров поднимали на штыки, нашлись люди, которые сразу поняли, откуда дует ветер и кто виноват в этом неслыханном позоре. Да и петроградские газеты, которые все чаще доходили до окопов, не оставляли никаких сомнений. Ленин – вот кто во всем виноват! Ясно, что он германский шпион, что революция сделана на немецкие деньги, что великую Россию он хочет сделать германской провинцией, что большевистские вожди – это русские евреи немецкого происхождения, находящиеся на содержании у Германии.
Начитавшись газет и насмотревшись на творившиеся на фронте безобразия, многие офицеры оставили позиции и двинулись в Петроград. То, что они там увидели, укрепило их решимость убить Ленина. Они были убеждены, что, лишившись своего главаря, большевики долго не продержатся и вытурить их из Смольного будет проще простого.
Шестеро фронтовиков нашли друг друга без особого труда, тем более, что воевали на одном участке и хорошо друг друга знали. Выяснив, что их цели совпадают, они решили создать террористическую организацию, назвав ее «Охотничьей бригадой».
Для начала нашли конспиративную квартиру. Назвав ее «предбанником», свезли туда оружие, боеприпасы, бомбы и гранаты.
Потом, вспомнив прочитанные в гимназические годы детективы, придумали себе клички. Так появились Старый эсер, Капитан, Технолог, Моряк, Макс и Сема. На самом деле это были: подпоручик Ушаков, капитан Зинкевич, военный врач Некрасов, вольноопределяющийся Мартьянов, еще один Некрасов и женщина по фамилии Салова.
Несколько позже они привлекли в свои ряды сбежавшего из окопов солдата Спиридонова. Это было большой ошибкой! Но на первых порах «партизаны» – так они себя называли – ликовали: раз с ними представитель народа, значит, их дело правое, значит, смерти Ленина хотят не только интеллигенты, но и простые люди.
Так случилось, что чудом выживший после всей этой катавасии подпоручик Ушаков написал нечто вроде воспоминаний, правда, под псевдонимом Г. Решетов. Мне удалось ознакомиться с этой рукописью, поэтому, рассказывая о событиях той январской ночи, я буду не только ссылаться на документы, но и время от времени цитировать Григория Решетова.
Первую сходку назначили на середину декабря. В «предбанник» приходили по одному и в разное время. Наталья Салова на всякий случай завела граммофон, а на стол поставила бутылку вина. Если нагрянет какой-нибудь матросский патруль, объяснит, что сегодня у нее именины, и старые друзья пришли ее поздравить. Подпоручик Ушаков сидел у окна и, нервно покусывая почему-то плохо растущие усики, часто отдергивал штору и выглядывал наружу. Наконец он бросил: «Идет» – и, картинно чеканя шаг, направился к двери.
«Пришел Старый эсер, – писал он несколько позже. – Он сидит в зале, у рояля, в кресле, поставленном на середину. Он большой, толстый, с одышкой. У него крупное лицо, немного сипловатый голос. Он с живостью, несколько подозрительно и с беспокойным видом озирается по сторонам. Он похож на человека, немало дней живущего в великой тревоге и заботе. С другой стороны – он весь вежливость и внимание. Но в то же время он знает себе цену и производит впечатление человека, как бы слегка подавленного высокостью своих добродетелей, неоспоримостью своих революционных заслуг и высоким званием члена Учредительного собрания».