Пока сидел, совесть сильно мучила его за то, что убил человека, и грядущее наказание он воспринимал спокойно, даже с радостью, как цену, которую необходимо заплатить, чтобы дальше жить со спокойной душой, поэтому внезапное освобождение в зале суда со снятием обвинений выбило его из равновесия. Он растерялся, не совсем понимая, что ему следует делать, чтобы Пахомов больше не являлся ему по ночам, и в конце концов спросил совета у старого хирурга. Тот сказал, что у врача так и так к концу жизни образуется собственное кладбище, поэтому не принципиально, могилой больше – могилой меньше, не о чем переживать. А если серьезно, то в мирное время – да, надо во что бы то ни стало пытаться сохранить жизнь всем, но когда наступает острая ситуация, то тут действуют другие законы. Спасают сначала тех, у кого больше шансов выжить, сперва своих, потом врагов. В тех чрезвычайных обстоятельствах Пахомов оказался безвозвратной потерей, необходимой для того, чтобы Зина могла жить дальше, вот и все.
Семену трудно было успокоить этим свою совесть, но начались трудовые будни, и в повседневных хлопотах чувство вины притупилось.
Семен волновался, как там Лариса с Зиной, поэтому через месяц отпросился на три дня в город их навестить. Старый хирург попенял: «Мне что, теперь вечно жить оттого, что у тебя шило в жопе?» – но отпустил.
Они с Ларисой очень боялись, как на Зине скажется выступление в суде, но она сказала, что после этого ей стало легче. И действительно, он нашел племянницу повеселевшей, спокойной девочкой. Теперь, когда ее больше не терзала необходимость хранить тайну, вернулся интерес к учебе и к жизни вообще.
Зато Лариса страшно мучилась угрызениями совести, что не распознала угрозы и своими руками отправила ребенка в дом к чудовищу, погнавшись за призраком простого женского счастья.
Состояние сестры тревожило его по-настоящему, но Семен не представлял, как ей помочь.
Последний день в Ленинграде он проводил один в своей комнате, прощаясь с мамой. После ее смерти он еще ни разу не ночевал тут один, а в деревне и в СИЗО казалось, что она ждет его дома и они скоро увидятся. Теперь стало ясно, что нет. Шаль, накинутая на спинку стула, так и останется висеть, и белая ажурная салфетка никогда довязана не будет.
Лариса – девушка практичная, она сохранит комнату за ним, но быстро все тут поменяет, избавится от многих вещей, которые ему дороги, а ей безразличны, и первое, что отправится на помойку, – это мамины заметки и рукописи.
Семен сел за письменный стол, который они с мамой честно делили. Его тумба – правая, ее – левая. Мамины бумаги всегда были для него неприкосновенной территорией, а теперь придется их разбирать… Нет, не сегодня.
Чтобы с чего-то начать, он выдвинул верхний ящик. Там лежала пухлая записная книжка в обложке из красной клеенки. Это рабочая, а из зеленой – домашняя. У мамы было столько знакомых, что все в одну книжку не помещались.
Семен взял книжку, перелистнул, и она сама собой раскрылась на букве М. «Макака», – прочитал он и вспомнил, что под этими позывными Полина проходила во всех редакциях.
Судьба, что ли? Он пошел в коридор звонить.
Открыв ему дверь, Полина осталась стоять на пороге. Семен протянул ей букет роз, который успел выхватить на рынке за три минуты до закрытия.
– Осторожно, не уколитесь.
– Мне известно, что роз без шипов не бывает, – сказала Полина хмуро.
Семен переступил с ноги на ногу.
– Честно говоря, я не очень рада вас видеть, потому что мне неловко общаться с человеком, который знает про меня такое.
– Я знаю только, что вам солоно пришлось.
– Вот именно.
– Просто хотел поблагодарить вас.
– Да не за что… – пожала плечами Полина. – Хотите войти?
– Не откажусь.
Она молча прошла в глубь квартиры. Через секунду зашумела вода – это Полина ставила цветы в вазу. Семен огляделся. За последние месяцы он отвык от красивых интерьеров, а эта просторная квартира была обставлена богато и со вкусом. Вдруг откуда-то появился пушистый молодой кот и, деловито мяукнув, потерся о Семеновы брюки.
– Иди, Комок Зла! – шикнула Полина.
– Его так зовут? – Семен опустился на корточки и почесал кота за ушком. – Чувствую, когда подрастет, то зла хватит на целый Апокалипсис.
Полина усмехнулась.
– Пойдете весь в шерсти.
– Ничего.
– Чаю?
– Не откажусь.
– Вина, может быть, хотите?
– Вы пьете?
– Бывает.
– Не скажу про алкоголизм, но вообще опасность такая есть. Эдмундыч, то есть Волков, тоже с малого начал, а сейчас в психушке лежит, и неизвестно, когда выйдет.
Полина засмеялась и жестом пригласила Семена пройти на кухню.
Пока она ставила чайник, Семен исподтишка ее разглядывал. Кажется, она осунулась и побледнела с тех пор, как он видел ее на суде. По телевизору она казалась очень красивой девушкой, Семен и теперь так считал, но невольно вспоминал, какое ей дали прозвище, и находил в Полине сходство с макакой, и от этого слегка кружилась голова.
Она поставила на стол вазочку с пряниками, порезала сыр и хлеб. Семен взял один пряник, но откусить не решился – камень мягче.
– Огромное вам спасибо и за меня, и особенно за Зину. Ей действительно стало лучше, что не пришлось носить весь этот кошмар в себе.
– Не за что. Если бы не я, то вообще бы ничего не случилось.
– Ну да, я бы не оказался в деревне, не познакомился бы с Волковыми, не узнал бы правду и не остановил бы эту мразь. Так что за это вам тоже спасибо, Полина.
– Пословица «Не было бы счастья, да несчастье помогло» тут вряд ли подойдет.
– Мама, кстати, на вас не сердилась. Она ушла не из-за вас, а из коллектива, который за нее не заступился. А про вас она сказала, что вы жуткая хамка, но по сути были правы.
– Да нет, – Полина поморщилась, – не права я была. Просто, знаете, это было мое лекарство. У кого-то алкоголь, а у меня мстительность. После того, что случилось, у меня ни на что не было сил. В школу не могла ходить, целыми днями лежала на диване, ничего не хотелось. Мне ставили вегетососудистую дистонию, лечили в больницах, но без толку. Как только просыпалась, сразу начинала мечтать о том, как вечером лягу и усну. Но, когда я наорала на вашу маму, всю депрессию как рукой сняло. И я так увлеклась местью всем за все, что мне казалось совершенно нормальным сломать вам жизнь за несколько обидных слов. Может быть, если я вам скажу, что ни разу не пожалела вас и вообще не испытывала ничего, кроме злорадства, вы возьмете свои благодарности обратно?
– Нет, не возьму.
– Я злой человек, Семен.
Он пожал плечами:
– Мама говорила, что в трудных ситуациях надо думать не какой ты, а что делать. Злой – не злой, Полина, а вы нас всех спасли. Тем более что я вам тогда по пьяни наговорил действительно…