Он весь уже издергался за эти три минуты, пока трусил за мной по коридору, потом по ступенькам в школьный двор, ужас. (Ну я же идиотка тогда была, еще хуже, чем сейчас.) А внутри у него в животе дрожащий заячий хвостик. И на мордочке было все видно, как ему не по себе.
– Рассказывай давай, – усадила я его перед собой, – почему ты отлупасил Рикачевского и нагрубил тете Дине Самохвалец.
Данька виновато взмахнул на меня ресницами, вздохнул глубоко и начал:
– Я… нес… жмелика… на цветочке.
Сколько жить буду, всегда буду помнить, как он это сказал. Он сказал это так, что я поняла, что он нес на цветке, бережно и осторожно, аккуратно ступая, не сводя глаз со своей мохнатой рыжей ноши, он нес на цветке не просто шмеля, а величайшую для себя живую ценность.
* * *
– Я нес жмелика на цветочке. Я его нашел в траве, жмелика. Он там гудел. Я хотел его пересадить на куст повыше, чтоб на него не наступили. Нес-нес, нес-нес и почти донес. А тут прибежал Рикачевский и сбил жмелика с цветка. На землю… И я наклонился, чтобы его подобрать. А Рикачевский засмеялся вот так: «Гы-гы-гы!» – и накрыл его ботинком своим. Ботинком, который у него на ноге. И топтал его, топтал. Топтал тысячу раз. Втаптывал его. Жмелика. И жмелик это… И тогда я это… Как дал Рикачевскому в нос, чтоб он знал. И Рикачевский заревел.
А тетя Дина Самохвалец на лавке во дворе раскричалась, что это делается, га?! Этот ребенок Даня этих со второго этажу, он же хулиган какой, га?! Он же бандит, он же убийца какой, га?! Ах, негодяй, какой же, га?!
А я сказал, тетя Дина Самохвалец, вы сами хулиган, тетя Дина Самохвалец, бандит, убийца и негодяй. И потом я пошел домой. И был дома тихий-тихий. А бабушка сказала, что, Даня, кушать. А мне хотелось лежать в темноте.
* * *
Мы с ним помолчали немного, а потом обнялись. Если кто не знает, человека, особенно маленького, надо обнимать минимум семь раз вдень. Минимум. А то и больше. Это очень полезно. И поэтому я обняла его, а он обнял меня. А потом я задала совсем какой-то неправильный с точки зрения воспитания и педагогики вопрос.
– Даня, этот Рикачевский, он ведь такой высокий, длинный такой, как же ты достал до его носа?
И, немного картавя от волнения, Данька повозился в моих руках, поднял ко мне лицо и ответил, немного удивляясь моей непонятливости:
– Как-как. Подп’ыгнул.
Я прижала его к себе всего, целиком, маленького, в форменном синем пиджачке со школьной эмблемой на рукаве, всего – пальцы со следами фломастера, макушка, стриженная, пахнущая орешками, мягкие ушки – прижала его к себе и, немного помедлив, спросила:
– Ты… ты потом плакал?
Данька всхлипнул мне в кофту и буркнул:
– Еще чего!
Заблудившийся поезд
– Уйми свое воображение! – сказала мама.
– Прекрати уже! – приказал муж.
– Хва-а-атит… – взмолились дети.
– Не на-а-адо, – преследуют меня в моих ночных кошмарах толпы героев из придуманных мной сюжетов, – мы не хоти-и-им!!!
Беда в том, что все, что создается моим воображением, рано или поздно материализуется. Вот написала рассказ о том, как одесские пенсионеры перепутали дату и время отъезда поезда, – бах-трах, и мои родители, ласково со мной попрощавшись перед отъездом из Одессы в Черновцы, отправляются на вокзал, но через полчаса предстают с каменными укоризненными лицами на пороге с семью килограммами потекших персиков в коробке: они – заметьте, не я! – они перепутали дату и время отправки поезда.
Вот придумала и написала однажды, что к нам пришла гусыня в гости и мы искали дом, откуда она сбежала, стучась в каждый двор. Теперь косяком приходят хозяева соседних дач и усадеб в поисках пропавших домашних животных и подозрительно рыщут у меня во дворе глазами, не я ли это стянула у них гуся, курицу, кота или корову.
Хотя, чего кривить душою и жаловаться, бывали и очень приятные материализации. Попросила Дедушку Мороза в одном из рассказов, чтоб он принес нам новенького мальчика, р-р-раз – и у моего Дани с Ирочкой родился сыночек Андрюша, как по заказу!
Или, например, написала рассказик, как Мишка Гусин, наш сосед, вылечился от алкоголизма, и через некоторое время этот самый Мишка вдруг странно помрачнел, посерьезнел, ходит нарядный, чистенький, cтрогий и придирчивый. И за период своей непонятно откуда упавшей трезвости уже третий раз женится! Вот как! Разборчивый стал.
Надо бы, конечно, придумать и написать что-то такое, для дома, для семьи полезное. И чтоб сбылось… Ну, скажем, о том, как мой муж, светлая голова, чей труд по исследованию общественных и природных процессов наконец оценивают по достоинству, Нобелевскую премию получает, торжественный, во фраке и лаковых штиблетах; а я стою в зале такая – ого! – в легких вечерних туфельках и шелковом палантине на загорелых плечах, прядка завитая на затылке, аплодирую вместе с венценосными особами Швеции и ужасно горжусь…
Да, так я о материализации.
Вот совсем недавно был опубликован в нескольких журналах мой рассказ о том, как мы с мужем сели в какой-то старый автобус и по неопытности водителя странного, если не сказать полоумного Миши заблудились, и ездили-ездили всю ночь по всей Украине, заезжая в страны Европы по пути, меняя за ночь времена года…
Так вот. Провидение рассказ прочло, почесало репу, пожало плечами и… на тебе, Маруся, коли не шутила. Случилось то, что бабушка моя называет словом «накликала».
* * *
Голос судьбы:
Вам хорошо? Вам уютно в новеньком прохладном вагоне поезда номер N, следующего из Одессы в Черновцы, в вагоне со всеми немыслимыми удобствами, в котором, как оказалось, путешествует САМ. Ну почему сразу президент? Ну кто в этом поезде президент? САМ – это сам начальник поезда и весь его штаб.
Вам радостно, что у вас такие приятные и надежные попутчики? И теперь тоном Антона Мухарского, рекламирующего отбеливающий стиральный порошок:
«Тогда мы идем к вам!!!»
* * *
Прошло несколько часов после отправления поезда, все уже переоделись в майки и шорты, запахло огурчиками и котлетами, некоторые даже успели разгадать пару-тройку сканвордов для особо одаренных пассажиров. (Вопрос: слово из трех букв, «Бюро технической инвентаризации». Ответ: БТИ.) Скучающие дети громко считали вагоны товарного поезда, проезжавшего рядом с нами, тяжелого длинного поезда: «Сорок один… сорок четыре… – считали дети… – Ого! Шестьдесят!»
– Бабушкэ!! Шыздисят! Бабушкэ!!! Вагонав шыздисят, бабушкэ!!! – радостно вопила девочка моей соседке по купе, обаятельной бабушке Гале.
Вдруг наши вагоны завизжали, как живые, и поезд резко встал. Где-то раздались вскрики и плач – от резкой остановки народ попадал с полок.
Из соседнего купе, где ехала наша доблестная милиция, выскочили четыре молодых сержанта в форме – два тощих и два поплотней, выпрыгнули из вагона и, как и положено милиции в чрезвычайной ситуации, забегали туда-сюда вдоль поезда.