– Поначалу ни за что не желали надевать эти береты, – заметил адмирал. – Еле уломали. Карлисты, твердят, это одно, фалангисты – совсем другое, и все мы наособицу. Декрет об установлении единообразной военной формы по образцу Фаланги для них был как пинок по яйцам.
– Их можно понять: монархические фалангисты – это жареный лед.
– Еще бы… – Адмирал понизил голос, хотя поблизости никого не было: – То же самое, что перемешивать масло с водой. Да еще месяц назад ввели общее для всех воинское приветствие – теперь надо вскидывать руку, что не по вкусу никому, кроме фалангистов. Но каудильо и ухом не повел – ему нет до этого никакого дела. Особенно сейчас, когда Хосе Антонио
[15] зарыт в Аликанте… Красные, называющие Франко фашистом, пальцем в небо попали. На него что ни напяль – голубую рубашку фалангиста или хитон Иисуса Назареянина, – он все равно останется воякой, начисто лишенным воображения. И желаний у нашего каудильо только три – выиграть войну, упрочить свою личную власть и чтоб остальные под ногами не путались. Он дал понять это с предельной ясностью и выбора никому не оставил: кто против – к стенке! Улавливаешь?
– Ответ утвердительный, господин адмирал.
– Так что имей это в виду. И делай все, что надо будет. Включая и древнеримский салют.
– Сделаю все, что смогу.
– Да уж, будь так добр, постарайся. Тут у нас все жестоко соперничают – кто проявит больше рвения, истребляя себе подобных… У моста через Амару и на пустырях людей по-прежнему расстреливают почем зря.
– Сейчас-то вроде бы уж можно было уняться? Ситуация ведь не та, что прежде.
– Все наоборот, мой мальчик. Оппортунисты, которые вступили в Фалангу из трусости или желания загладить былую вину, а также гражданские гвардейцы нашего дорогого Керальта расстреливают без устали… Идет какое-то дьявольское состязание – кто перебьет больше народу. Сейчас в ходу словечко «чистка». А родственникам казненных запрещают носить по ним траур. Чтоб не так бросалось в глаза.
Одна из чаек, круживших на бухтой, пролетела совсем близко, едва не задев их, и адмирал проводил ее взглядом.
– Мир полнится яростью этих идиотов, – мрачно прибавил он. – У нас в Испании идет генеральная репетиция… Вернее, пролог к новым кровопролитиям, и они уже близко.
Фалько смотрел на чаек с отвращением. Он не любил этих птиц с тех пор, как однажды, когда плыл в Нью-Йорк на «Беренгарии», у него на глазах чайка ударом клюва едва не оторвала кисть поваренку, чистившему на палубе рыбу. Слишком алчны они, на мой вкус, подумал он. Слишком похожи на людей.
– Вы, кажется, сказали, что в Париже меня ждет двойная работа.
– Не кажется. Сказал.
– И какова же будет вторая часть? Впрочем, я хорошо знаю и вас, и чего от вас ждать, а потому спрошу иначе: в чем будет заключаться менее симпатичная сторона этого дела?
– Это ты у нас симпатичный. И этим пользуешься, поскольку не только симпатичный, но и бессовестный.
– Итак, я весь внимание.
– Расскажу вечером, когда поужинаю. – С этими словами адмирал вытащил из жилетного кармана часы. – Точнее, тебе расскажут.
– И где же?
– В Морском клубе, – и адмирал показал зонтиком в конец бульвара, откуда они пришли. – Наверху, в салоне для привилегированных членов. Ровно в одиннадцать.
Остановившись, он снова взглянул на часы. Глаз стеклянный и глаз живой смотрели со злой насмешкой. Потом слегка похлопал зонтиком по руке Фалько.
– Вот что я тебе скажу… Будь осторожен с барменом из «Марии-Кристины».
– Это рыжий такой, что ли?
– Он самый.
– Это Блас, он вполне сносно смешивает хупа-хупа. Чего я должен опасаться?
Здоровый глаз недобро сощурился:
– Он полицейский осведомитель и уже донес, что ты не встал, когда по радио выступал каудильо. Все встали, а ты остался сидеть. И такое было несколько раз.
– У каждого бармена должна быть хорошая память.
– Этот, судя по всему, не жалуется. Сегодня утром мне доложили о его информации.
– А вы что?
– Послал подальше.
Фалько достал портсигар, вытянул «плейерс», постучал кончиком по черепаховой крышке. С угрозой сузил глаза, как ястреб, заметивший добычу.
– Паскудный мир, господин адмирал.
– Уж мне-то можешь не рассказывать!
Фалько, наклонившись и прикрывая от ветра огонек, прикурил.
– Никому… – сказал он, выпустив дым. – Ну никому доверять нельзя. Даже барменам.
3. О волках и ягнятах
Мостовые затемненного города поблескивали от измороси как лакированные. Фалько, стоявший у памятника адмиралу Окендо возле отеля «Мария-Кристина», поднял воротник плаща и смотрел из-под поля шляпы, как из тьмы соседней улицы, гремя, звеня и рассыпая искры, надвигается, приближается и вот замирает на площади светлое пятно.
– Здравствуй, котик.
Пакито-Паук спрыгнул с подножки трамвая и направился к Фалько. Трамвай со звоном двинулся дальше, а щуплая неторопливая фигурка обрела более четкие очертания, и во влажном воздухе повеяло знакомым запахом розовой воды и бриллиантина.
– Спасибо, что откликнулся.
Окутанные сумраком, они стояли рядом. Фалько мельком подумал, что это в точности соответствует их причудливым отношениям: хотя место Паука в иерархии спецслужбы гораздо ниже, время от времени они действуют плечом к плечу, и бóльшая часть их жизни проходит вот на таких тайных встречах и в опасной полутьме. На свету они провели гораздо меньше времени.
– Ну о чем ты говоришь…
– Да вот о том и говорю. – Пакито выжидательно помолчал. – Ну что – пойдем в кафе какое-нибудь? В неприметное место?
Фалько взглянул на отель, потом огоньком зажигалки осветил циферблат часов. Красноватый отблеск отразился в выпуклых глазах Пакито, глядевших из-под узкого поля элегантной английской шляпы. Скользнул по дугам выщипанных в ниточку бровей, по жестокой складке маленького розового рта. Руки Паук, как всегда, держал в карманах пальто, и, как всегда, было неизвестно, что за смертоносную штуковину он достанет оттуда в следующую минуту.
– У меня поблизости будет дельце небольшое… – Фалько погасил зажигалку. – Так что поговорим лучше здесь.
– Как хочешь. Может, прогуляемся до реки?
– Пошли.
Пересекли площадь и вышли на проспект возле Урумеа. Противоположный ее берег тонул в темноте. Слева, в самом широком месте, на фоне еще не окончательно почерневшего неба четко вырисовывались силуэты моста и курзала.