Они удалялись от гостиницы по левому берегу Урумеа, к последнему мосту. На стене висел плакат «Одна страна, одно государство, один вождь», и небо на нем было почти фалангистской голубизны. Ну да, ну да, с сарказмом подумал Фалько, как-нибудь на днях Господь продемонстрирует, на чьей он стороне.
– И что там наш Сологастуа? – поинтересовался он.
Адмирал, поглядев на него искоса, молча сделал еще несколько шагов и наконец высказался довольно уклончиво:
– Сотрудничает.
– Образумился, значит?
– Да. Хотя поначалу доставил кое-какие хлопоты, упирался… Отказывался говорить на христианском наречии, отвечал только по-баскски. Euskal gudari naiz, то есть «я баскский солдат», и всякое такое.
Фалько состроил гримасу участия и сочувствия:
– Но сейчас, вероятно, развязал язык?
Адмирал недобро улыбнулся:
– Отвечает, только поспевай спрашивать… И ему еще много есть чего рассказать. Так что мы не торопимся. Потом, когда завершим наши доверительные беседы о сокровенном, передадим его, как некогда выражались инквизиторы, светским властям.
– В военный трибунал?
– А куда ж еще? Он думал, его побегушки через границу и обратно сойдут ему с рук. Не учел только, что мир разведки и контрразведки – нечто вроде луна-парка: вход-то стоит дешево, да аттракционы дороги.
– Мне ли того не знать…
Адмирал помахал зонтиком.
– Другим пример будет, – сказал он. – Чтобы в Бильбао уразумели, что ждет их, когда пресловутый «Железный пояс» разлетится в пыль. Эти тупоумные сепаратисты дорого заплатят за январскую резню.
Некоторое время шли молча. НИОС была осведомлена, что 4 января, после того как франкисты подвергли город бомбардировкам, ситуация в автономии вышла из-под контроля властей. Ополченцы из Всеобщего союза трудящихся и Национальной конфедерации труда, которых направили в тюрьмы охранять пленных, при полном невмешательстве баскских солдат устроили над ними расправу – двести человек были казнены в десяти минутах ходьбы от резиденции правительства.
– Мы уже расстреляли нескольких баскских священников, чтобы неповадно было, – продолжал адмирал.
Эти слова вызвали у Фалько улыбку:
– Пусть Ватикан не думает, будто монополию на убийства духовенства взяли красные, да?
– Именно! Ты вовсе не такой дурак, каким прикидываешься.
Они прошли еще немного, разглядывая реку и – на другом ее берегу – здание курзала, ныне превращенное в казарму волонтеров.
– Эта девица… как ее? Малена?.. кажется, хорошо себя показала в Биаррице, – сказал адмирал.
– Очень хорошо, – подтвердил Фалько. – Барышня основательная и отважная. Еще один активный штык.
– Да, знаю. Буду иметь ее в виду, хотя эксперты уверяют, что женщины не годятся в полевые агенты. Говорят, будто в состоянии стресса слишком часто дают волю эмоциям. – Он скосил на Фалько здоровый глаз. – Но мы-то с тобой знаем, что в важных делах эксперты со своими оценками неизменно садятся в лужу.
– Она еще здесь?
– Да. Мы ее поселили в «Эксельсиоре».
– На улице Гетария?
– Там.
– Н-да… Отельчик-то захудалый…
– Естественно. Она ведь не такая звезда, как ты. Да и потом, из-за войны отели переполнены. И еще хотелось держать ее подальше от тебя.
В молчании сделали еще несколько шагов. Адмирал продолжал искоса глядеть на своего спутника.
– Надеюсь, у тебя ничего с ней не было, – вымолвил он наконец.
Фалько прижал правую ладонь к сердцу.
– Черт возьми, господин адмирал! – возмущенно воскликнул он. – Я же был на задании. Профессиональная этика не позволяет мне…
– Не смеши меня, а то, не ровен час, я подавлюсь усами. Твоя этика годна исключительно на подтирку.
– «Профессиональная этика», я сказал.
– Да никакой у тебя нет! И женщин ты делишь на две категории: те, кого уже заволок в постель, и те, кого еще только собираешься. От твоей сутенерской улыбочки они чувствуют себя принцессами или кинозвездами, а на самом деле тебе интересно лишь то, что ниже пояса.
– Вы мне наносите незаслуженную обиду, господин адмирал. То, что выше, – тоже.
– Да-да. До грудей включительно. Иди-ка ты…
На верандах кафе рябило в глазах от разнообразия мундиров, звенело в ушах от женского смеха. Фалько заметил группу немцев с офицерскими звездами на пилотках, какие носили только летчики легиона «Кондор». И полуобернувшись к адмиралу, спросил пытливо:
– А правда то, что говорят о Гернике?
– А что говорят о Гернике?
– Что ее не красные сровняли с землей, а мы разбомбили. – Фалько показал на немцев: – Они, если точнее. Эти славные белобрысые молодцы.
Адмирал скользнул безразличным взглядом по лицам летчиков, словно говоря, что и сам их не замечает, и другим не советует.
– Не надо верить всему, о чем здесь болтают. Особенно – людям нашей профессии, где ложь возведена в степень искусства.
– Да я и не верю. Но ходят слухи о тысячах погибших под германскими бомбами.
Адмирал пожал плечами:
– Преувеличивают. Когда в город вошли наши войска, было обнаружено всего около сотни убитых… И те пали жертвой астурийских подрывников.
Фалько еще раз мельком глянул на немцев, уже оставшихся позади. И прищелкнул языком:
– Вот ведь гады марксистские!
Но адмирал, не оставив его издевку без внимания, гневно сверкнул единственным глазом:
– Не зарывайся, а то зарою. Понял? Будешь дерзить – узнаешь почем фунт… Не лиха, так мяса. Как Шейлок.
– Шейлок Холмс?
– Ну что ты за клоун такой?! Помалкивай лучше.
Фалько прикоснулся двумя пальцами к полю шляпы. Из-под нее улыбались его глаза – серые, как стальные опилки.
– Есть помалкивать!
– Я не шучу с тобой! Уяснил?
– Так точно, господин адмирал.
– На этой войне есть кое-что посложней убийств и похищений, которыми занимаешься ты. И позамысловатей твоих постельных забав. Иной раз приходится и мозгами шевелить.
Они повернулись спиной к мосту и к реке, свернув налево, к Аламеде, которая после того, как франкисты отбили город, стала называться проспектом Кальво Сотело
[8]. Адмирал, сурово нахмурившись, помахивал зонтиком. Потом вскинул его на плечо, как саблю или карабин.
– Красные ведь не в первый раз устраивают такое, как в Гернике, – вдруг сказал он, покуда они пропускали трамвай. – Вспомни Ирун. Вспомни, как они сжигали церкви вместе со священниками и причетниками. Это варвары. Уверен, что и это их рук дело.