Я выслал ему денег на поездку, дал немного на обзаведение и устроил проводником грузовых составов на нашу Московско-Рязанскую железную дорогу. И он зажил себе, не забывая при каждом случае меня благодарить. Стыдно сказать, но временами даже как-то и надоедало…
Дочка его, Катюша, выросла красавицей просто на загляденье. Красота-то ее сгубила…
В нашу Нижегородскую 60-ю запасную пехотную бригаду перевели из столицы из Павловского лейб-гвардии полка поручика графа Зубова. Да – из тех самых Зубовых – потомков последнего любовника императрицы Екатерины – какая-то побочная ветвь рода… С ним приключилась некая темная история… То ли публично избил городового, будучи сильно нетрезв, то ли отпускал в обществе шуточки, что де охотно готов оказать нынешней царице те же услуги что и предок. Красавец, из тех, которых в свете называют гуляка и ловелас, а попросту – развратник первостатейный. В первую же неделю отличился тем, что совратил горничную жены своего батальонного командира, на которой, к слову, собирался жениться приказчик местного купца первой гильдии. Само собой, свадьба сорвалась, а горничная лишилась места и вскоре оказалась на панели…
А потом Зубов приметил дочку Михея. В кондитерской лавке, где она работала. Офицеры покупали там сахар и конфекты…
Могло ли юное создание с наивным добрым сердечком устоять против изощренного соблазнителя? – горько вздохнул казначей.
Дальше – все как в плохом романе… Растлив Катю, Зубов вскоре сообщил обманутой девушке, что им надлежит расстаться, и даже дал денег…
Ростовцев уже догадался, что случилось дальше.
– Нижний Новгород – город старозаветный-с. Порядки, доложу я вам, как у Островского в «Грозе». Или ровно то, что описал господин Горький в своих сочинениях… Деготь на воротах, грязные слова в спину…
Одним словом, обесчещенная девушка наложила на себя руки, а ее отец как раз вернулся из поездки к похоронам дочери… Узнав о случившемся, был разбит параличом…
Я помню, как пришел к нему в нашу земскую больницу – у него отнялись ноги, и он утратил речь, только молча плакал… Он просто лежал недвижно, а из глаз его все время катились большие слезы… Господин Ростовцев, я уже старик, и за свою жизнь видел вещи, страшней которых сыскать мудрено. Однако поверьте, тогда внезапно мое сердце сжалось от боли и у самого слезы на глаза навернулись. Уже выходя из больницы, я знал, как мне надлежит поступить.
Явился в офицерское собрание, благо мне, капитану гвардии и кавалеру четырех орденов, вход туда был открыт в любое время.
Этот… молодой человек как раз был там и в кругу приятелей рассуждал о случившемся, даже и с сочувствием рассуждал, мерзавец!
Мол, с чего бы бедняжке лишать себя жизни и ввергать в смертный грех? Мужичка должна бы гордиться, что граф снизошел до нее, тем более он заплатил ей сумму, какую давал лучшим питерским кокоткам…
И я высказал Зубову все, что думал. При всех и в таких выражениях, что он тут же вызвал меня. На это и был расчет.
Мы стали к барьеру следующим утром. За мной, как за вызванным, был первый выстрел, и я с пятнадцати шагов вогнал ему пулю в лоб, как тому турку…
Я убил за свою жизнь не одного человека, – произнес казначей как бы в раздумье. – Сколько – лишь на Страшном суде узнаю. В деле при Шейново я лично стал к митральезе, когда шрапнелью скосило половину нумеров, а «шарманка» Пальмкранца давала триста выстрелов в минуту – турецкая цепь ложилась как жнивье под серпом… Но Господь свидетель, лишь только один раз я испытал удовольствие оттого, что лишаю жизни себе подобного.
– А потом? – зачем-то полушепотом вопросил Юрий.
– Потом… Я, само собой, был готов к тому, что закон обратит на меня внимание. Но, признаться, отчасти надеялся, что семья молодого развратника не даст делу законный ход, – чуть усмехнулся казначей. – Это же значило учинить публичный скандал и замарать имя графского дома Зубовых.
Глава семейства и не дал, а действовал через своего зятя – прокурора…
Прибыл в губернию чиновник по особым поручениям с сенатской ревизией, в земстве оказалась крупная недостача. У нас в каждой второй губернии недостача. Как водится, куда пропали деньги, не обнаружили. А затем две чернильных крысы из Казенной палаты один за другим дали на меня показания, что это я заставлял их подделывать счета и акты…
Я… поверьте мне, вначале даже стало смешно, я со своими тысячью черноземных десятин и сахарными заводами – польстился на жалкие земские гроши?!
Даже на суде не сразу поверил, услышав приговор: пять лет тюремного замка…
Выйдя из тюрьмы по случаю Манифеста, я даже не стал возвращаться к семье. Тем более мой брак прекратился, согласно законам империи Российской как у лишенного прав состояния. Да еще время было смутное. У меня оставалось примерно двадцать тысяч моих собственных денег. Я из них взял восемь, решив сыграть напоследок. Поехал в Монте-Карло… Вы там не были, Юра?
– Когда ж мне было? – слетело с языка стряпчего.
– Если будет возможность, посетите обязательно! – Лицо Жадовского осветили явно некие приятные воспоминания. – Это рай для понимающего толк в игре… В те края испытать удачу приезжают даже особы королевской крови… Вот там я и встретил сэра Джозефа Брюса Исмея, когда уже деньги подходили к концу… Он, увидев случайно мою фамилию в списке гостей на рауте, сам ко мне подошел и напомнил о батюшке…
Я рассказал ему все о своем житье, и господин Джозеф неожиданно предложил мне поступить на службу в «Уайт стар». Ему был нужен надежный человек на должность казначея. Так я стал мистером Баркером. Вот такая-с история…
– Мне пора, Михаил Михайлович, дело, знаете ли, – тихо сказал Юрий, вставая.
Распрощавшись со стариком, он подумал, что Исмей вряд ли смог бы найти лучшую кандидатуру.
Человек, пожертвовавший всем во имя долга чести, уж точно не соблазнится перстнями и чековыми книжками пассажиров. Денежные тузы могли быть полностью спокойны за свое добро.
И также не польстился бы он на золото господина барона. А вот как с прочими причинами?
Да-с, вопрос…
* * *
Что ж, остается проверять le version, «пардон за мой скверный французский», как шутят клоуны Бим и Бом.
Мальчик-лифтер высадил его в третьем классе.
Мда, надо сказать, даже третий класс на этом плавучем дворце впечатлял. На отечественных, «Кавказе и Меркурии» или РоПиТ, такое вполне сошло бы за второй. Даже полы здесь были из первосортного дерева, а стены выкрашены свежей белой краской.
Воистину, настоящий город! Даже салон имелся с мягкими диванами и фортепиано, картины в рамах, развешанные по стенам.
Так, потихоньку изучая корабль и задавая от случая к случаю как бы обычные вопросы то стюарду, то пассажиру, то матросу, Юрий согласился с тем, что говорил Лайтоллер – человеку из третьего класса попасть наверх практически невозможно. Были, конечно, те самые тайные пути, вроде тех, какими вел его позапрошлой ночью сам старший офицер, но для этого требовалось доскональное знание корабля и ключи.