Великий уравнитель - читать онлайн книгу. Автор: Вальтер Шайдель cтр.№ 109

Приведем лишь один пример того, как после эпидемии изменилась картина землепользования. В фаюмском поселении Феадельфия в 158–159 годах, за несколько лет до эпидемии, примерно от 4000 до 4300 акров земли были заняты зерновыми и около 350 акров – виноградниками и плодовыми деревьями. К 216 году площадь пахотной земли сократилась до 2500 акров, или примерно до 60 % прежней площади, тогда как площадь виноградников и плодовых деревьев расширилась более чем до тысячи акров, или увеличилась в три раза. Так, хотя после эпидемии и обрабатывалось меньше земли, больше ее выделялось для более дорогих продуктов. Это напоминает картину после Черной смерти, когда там, где позволял климат, высаживалось больше винограда и плодовых деревьев, как и сахарного тростника в Средиземноморье. Спрос на основные продукты питания упал по мере сокращения населения и отказа от обработки маргинальных земель; больше земли и дохода приходилось на дорогие продукты. Это может оказаться сильным признаком улучшения жизненных условий для масс ^[442].

Учитывая отсутствие равноценных свидетельств для Египта, мы не можем проследить этот процесс более систематически, но он согласуется с общим движением сельскохозяйственных цен. В более общем смысле исследователи обнаружили признаки повышенной мобильности арендаторов-фермеров и сельских жителей, ухода с земель, миграции в города и общее увеличение уровня урбанизации – все это согласуется со сценарием увеличившихся возможностей для работников и городского процветания после эпидемии, как и после Черной смерти. И опять же, нет никакой прямой количественной информации о влиянии эпидемии на собственно неравенство, что неудивительно, если учесть общий недостаток информации о любой досовременной пандемии за редкими исключениями итальянских записей конца Средневековья и начала современности, о которых говорилось раньше. Как правило, о выравнивающем эффекте смертности от эпидемии приходится судить по повышению реальных доходов и улучшению режимов потребления, и в данном случае задокументированы оба эти факта. Вполне вероятно, что в середине II века н. э. Египет испытывал значительное демографическое давление: его население, возможно, насчитывало семь миллионов человек (то есть примерно столько же, сколько в 1870 году), а уровень урбанизации (то есть доля населения, живущего в городах) достиг по меньшей мере четверти, хотя некоторые исследователи утверждают, что даже более трети. В других частях римского мира в это время наблюдался продолжительный рост населения в результате двух столетий мира, что, возможно, испытывало границы аграрной экономики. В такой среде потенциал выравнивания был огромен. Существенно то, что трудовые отношения в римском Египте регулировались рыночными институтами, а землевладельцы были приближены к своей собственности, что походило на условия Западной Европы во время Черной смерти, но сильно отличалось от условий мамлюкского Египта позднего Средневековья. Тогда еще не было мощных институциональных механизмов сдерживания, которые противостояли бы нехватке трудовых ресурсов и обесцениванию земли и помешали бы более заметному выравниванию дохода и богатства ^[443].

«Вряд ли принесет что-то хорошее»: голод как выравнивающая сила?

Прежде чем мы перейдем к анализу эпидемии в качестве выравнивающей силы, необходимо рассмотреть роль другого, не совсем постороннего фактора массовой смертности: голода. Если такое огромное количество людей страдало от недостатка пищи, то могло ли это повлиять на распределение материальных ресурсов среди выживших в той же степени, что и чума? Ответ не совсем ясен, но вряд ли положителен. Прежде всего, голод обычно не настолько летален, как крупные эпидемии. Насколько мы можем судить, недостаток пищи, который хотя бы удваивал обычную смертность на протяжении двух лет, – порог «голода» по консервативным меркам – в истории наблюдался нечасто, а еще более суровые случаи были крайне редки. По одной этой причине голод обычно играл относительно скромную роль в регулировании численности населения. Также показательно то, что сообщаемое количество жертв голода, как правило, обратно пропорционально качеству свидетельств: чем менее надежен источник, тем о больших потерях он говорит. Кроме того, трудно, если не невозможно, отделить смертность от голода от последствий миграции, когда жители покидали охваченные голодом районы, а также от смертности в результате эпидемий, которые обычно сопровождали голод. Даже в случае таких необычайно катастрофических событий, как при голоде на севере Китая в 1877–1878 годах, который, как утверждается, унес от 9 до 13 миллионов жизней, обычная смертность среди затронутого голодом населения (около 108 млн) повысилась не более чем в три раза. Мы не можем точно сказать, насколько это бедствие повлияло на неравенство, и то же в большой степени верно в отношении голода в Бенгалии в 1770 и 1943 годах – последний пришелся на время военного сокращения ^[444].

Такое наблюдение заставляет задуматься о другом уточнении. Хотя наиболее суровые случаи голода из когда-либо задокументированных и в самом деле происходили во времена грандиозного выравнивания, сами по себе они не были ответственными за этот процесс. Так, например, материальное неравенство сокращал не голод на Украине 1932–1933 годов, а проводимая в то время программа насильственной коллективизации. Опустошительный голод в Китае 1959–1961 годов во время «Большого скачка» произошел уже после того, как перераспределение и последующая коллективизация, достигшая кульминации в середине 1950-х годов, обеспечили масштабное выравнивание ^[445].

Два исторических случая голода заслуживают более детального рассмотрения в силу своего масштаба и своей потенциальной способности повлиять на распределение доходов и богатства. Один – это «Великий голод» 1315–1318 годов, наступивший за одно поколение до Черной смерти. В эти годы исключительно холодная и дождливая летняя погода на северо-западе Европы вызвала всеобщий неурожай и связанный с этим падеж скота. В результате возникла массовая смертность, по всей видимости беспрецедентных масштабов. Но способствовало ли это бедствие сдвигу цен на труд подобно тому, как на них повлияла чума? Нет, не способствовало. Хотя заработные платы работников и повысились немного, потребительские цены как в городе, так и в сельской местности росли гораздо быстрее. Землевладельцы испытывали давление в силу того, что более низкая производительность снижала доходы, но они пережили бедствие гораздо лучше, чем простолюдины, поскольку последним приходилось выживать в буквальном смысле слова ^[446].

Данные скудны, но имеющиеся немногочисленные сведения не указывают на значительное выравнивание. Уже использованные мною итальянские записи о распределении богатства либо начинаются слишком поздно, либо их точность слишком низка, чтобы обнаружить изменения в первой половине XIV века. Показатели благосостояния в Лондоне и Флоренции, отражающие отношение заработных плат квалифицированных и неквалифицированных работников, не демонстрируют улучшения в период с 1300 или 1320 по 1340 год. Как и сельские заработные платы в Англии, которые оставались более или менее стабильными с 1300 по 1349 год и перешли к устойчивому подъему только после Черной смерти. В этом отношении контраст между последствиями двух бедствий разителен. Нетрудно понять, почему не наблюдается выравнивания, обусловленного голодом: массовая смертность ограничивалась несколькими годами и, похоже, была значительно более умеренной, чем в начальную стадию чумы. Потери, ослабленные уже существовавшим переизбытком рабочей силы, не были слишком продолжительными или достаточно суровыми, чтобы продемонстрировать экономический эффект, сравнимый с периодическими вспышками чумы ^[447].