Ноктуарий. Театр гротеска - читать онлайн книгу. Автор: Томас Лиготти cтр.№ 42

Действительно, на что еще молиться некрополю, как не на нечто уничтожающее? На что-то, что либо взаправду искореняет жизнь, либо надежно маскирует ее, пришивает к ее лицу маску тени или вуаль блеклого света. Впрочем, подобные маскировочные старания, что решают лишь вопрос формы, могут легко пойти прахом – вторжение жизненных сил по-прежнему угрожает руинам некоторых городов. Жизнь может прийти в разных обличьях, но результат будет всегда один – новое рождение.

Перед ним, быть может, грянет внезапная тьма – она окутает мертвый город, и под ее покровом яркие вспышки электрического света создадут видимость движения. Или же тончайший туман снизойдет на руины и проскользнет в каждую трещину, каждый разлом. А может, ничего подобного не произойдет – ничего такого, что можно будет засвидетельствовать; все равно в итоге что-то вдруг зашевелится там, где долгие-долгие годы не было даже малейшего движения. И тогда покажется, что старые камни стряхнули сон, а скелеты нарушили тишину стонами живых. Сну придет конец, и руины возродятся в новой ипостаси.

Источник этого грядущего воскресения может остаться неизвестным, и суть его да будет скрыта в самых непостижимых глубинах мироздания. Однако известно, что ни одна сила никогда не встанет на пути этого таинственного создателя новых миров, так же как ни один мир не сможет сохранять свое величие вечно. Пустота может иметь облик, но то – всего-навсего маска, лишенная души. Ничего иного не позволено маске, кроме как с ходом времен сползти с того, на чем она держится. Таково одно из основных правил нашей странной безграничной Вселенной: оно позволяет мирам цвести, но всякий цвет да познает увядание.

Ибо там, где тайна служит фундаментом, – воздвигнуть можно лишь руины. Всякое возводимое на такой основе строение втайне рушится с самого начала под влиянием той чудной силы, что не поделится своей сутью ни с одной живой душой. Но странно даже не это, а тот факт, что эта же сила, неспособная долго выносить сотворенный ею же упадок, обрушится на какие-нибудь предлежащие руины, нарушая их сон и вдыхая в них жизнь. И упадок воскреснет сызнова, в новом виде: декорации будут воздвигнуты на иную сцену, оживут лица, нарисованные на мертвых актерах, задвигаются тела, будто подвешенные на нитях незримого кукольника.

И секрет этой силы мы никогда не разгадаем – слишком уж она от нас далека. И мир по-прежнему будет казаться живущим собственной жизнью, а жители его – маршировать сквозь ужас.

Ужас бессмертный, неизменный, прошедший множество роковых испытаний – и доказавший за собой право на пускай тайное, но ничем не оспоримое отцовство всех этих воскрешенных жильцов воскрешенных миров.

Завершив подсчет количества дней, отведенных нам на пребывание в этом мире, мы все равно должны будем увеличить полученную сумму в несколько раз, чтобы учесть дни наших снов, дни внутри наших дней. Прибавим и несколько гипотетических жизней – тех, что проживают покойники после смерти, и тех, в которых живые, несмотря на видимость жизни, мертвы. Тех, где тривиальные оказии вроде приступа беззаботного смеха обретают глубокий смысл, – и тех, где самые удивительные события не имеют смысла вовсе. Тех, где к магии относятся с предубеждением, – и тех, где волшебство есть нечто обыденное. Тех, где мы выступаем в роли самих себя, – и тех, где мы кажемся чем-то другим. Тех, где вокруг все кажется страшным и губительным, – и тех, где безразличие – единственная нота, звучащая повсеместно.

Именно из-за этих противоречий мы не воспринимаем наши сны всерьез и сбрасываем их со счетов, подводя итоги нашей жизни.

Но ведь есть и сны внутри снов – происходящие из самых темных областей, своим явлением отменяющие даже те зыбкие законы, что существуют внутри сна-носителя. До них, до этих объедков сновидений, хищная хватка математики еще не дотянулась – но, быть может, только их и стоит по-настоящему брать в расчет. Но также обстоят дела и с днями бодрствования. Только некоторые из них избегают аннуляции из-за противоречий, только некоторые уходят от процесса отмены, который идет постоянно.

И вполне возможно, что в наши последние мгновения нет ничего такого, на что мы могли бы оглянуться как на по-настоящему прожитую жизнь.

Но сумеет ли уцелеть само это небытие, или и его отменит какая-то нерушимая и ничего не подозревающая форма существования, заканчивающаяся в некой разновидности двойного забвения?

Иллюзии ведут борьбу с иллюзиями.

И во всеобъемлющей тиши пейзажа, который мы с вами сейчас созерцаем, нет и не будет ничего «устоявшегося», «определенного». Даже этот кажущийся бесконечным мрак, что простерся над нашими головами, не подпадает под такие категории. Вы, наверное, заметили, что внизу, под нами – мрак иного рода, некое обширное черное плато, чья поверхность подобна полированному граниту. Небо словно бы сбросило звезды в темноту нижнего мира, чтобы издалека созерцать эти сверкающие реликвии, крупицы древнего своего сокровища, блистающие осколки возвышенной мечты.

То есть что вверху – то и внизу: и под нами, и над нами виднеется мерцание этих светящихся пылинок, этот дрожащий свет, словно бы плененный сплетенными из мрака паутинами. Свет нетверд, потому что сама ужасная ловчая сеть трепещет – ибо в мире нет такой вещи, что существовала бы неколебимо и невредимо в гармонии со своей сутью. И даже пустота, отделяющая звездный свет от его отражения в естественном зеркале сего огромного гранитного плато, – имитация пустоты, не более. Провозвестив земную твердь зеркалом своим, небо вглядывалось в отражение слишком долго, слишком глубоко; оно распахнуло себя навстречу этому симулякру и приняло его в себя, заполонив расстояние между отражением и отражаемым. Пространство – всего лишь иллюзия. Бесконечность – всего лишь иллюзия. Здесь, в окружающем нас земном ландшафте, всякая глубина обрела смерть – оставив после себя лишь сияющий образ, бесконечной пленкой растекшийся по безбрежному океану темноты.

Поговаривают, что и океан этот сам по себе – всего лишь звездный фантазм, всего лишь отражение в чьих-то глазах. Возможно, бродя по пустым ночным улицам, вы ощущали порой на себе их печальный взгляд. Эти глаза очень похожи на две звезды, что мерцают далеко в глубинах черного зеркала.

Ему всегда казалось, что сама концепция «древней тайны» была изобретена для какого-то другого мира – совсем не для того, в который он некогда пришел и который знал. Но сомневаться в том, что она глубоко впечатлила его, не приходилось. Отравленный чарами слова «тайна» и тем безотчетным замиранием сердца, навлекаемым им, он все никак не мог заставить себя позабыть. Позабыть о златом клинке, сжимаемом алыми дланями, о маске с семью прорезями для глаз, о лунном идоле и церемонии, называемой «Ночь Ночей», да и обо всем многообразии ритуалов и доктрин неисчислимой старины, познанных в связке с ней.

Как же так вышло, что чары эти улетучились – и завеса спала с глаз? Когда настал тот момент, в который он понял, что стал нетерпелив и при виде очередной тайны уже не восхищение, а совсем другое чувство начинало закипать в его душе?