Земляничный вор - читать онлайн книгу. Автор: Джоанн Харрис cтр.№ 92

«Любовь – это то, что видимо только Богу».

А тогда мне и невдомек было, какой смысл он вкладывает в свою загадочную фразу. Мой отец редко говорил о любви; еще реже показывал свою привязанность. Возможно, сказывалось влияние тетушки Анны, а может, те немногие слова любви, какие были ему известны, он полностью истратил на Наоми. Но сейчас я наконец увидел ее, ту лесную поляну, имевшую форму сердца, – словно безмолвное завещание отца, словно его просьбу горевать об усопших, словно его самое последнее нерушимое обещание.

Любовь – это то, что видимо только Богу. Полагаю, что и ты мог бы так сказать, Рейно, зная, что Он видит все даже в самой глубине нашей души. Что ж, если Он когда и заглянет мне в душу, то вряд ли увидит там больше, чем я уже тебе рассказал. Исповедь, может, и полезна для души. Но любовь гораздо полезней. Любовь спасает нас, избавляет от грехов, даже когда мы сами считаем себя неисправимыми грешниками. Свою жену я никогда по-настоящему не любил – во всяком случае, не любил так, как она того заслуживала. И со своими детьми я никогда близок не был. Наверное, это все-таки моя ошибка. Но Мими… Да, Мими я действительно любил. А еще я любил Розетт Роше, которая была так на Мими похожа. На-деюсь, когда-нибудь Розетт увидит, что та поляна в лесу имеет форму сердца, и поймет, что любовь там окружает ее со всех сторон, и не важно, видит она ее или нет. И я надеюсь, что ты, Рейно, когда-нибудь почувствуешь то, что способен видеть только Бог, – то, что произрастает из сердец таких людей, как мы: обремененных разными недостатками, израненных, с изломанными душами. Я очень надеюсь, что когда-нибудь ты это встретишь, Рейно. А пока присматривай за Розетт ради меня и вместо меня. И непременно расскажи ей мою историю. И скажи ей, чтоб заботилась о моем лесе. И обязательно собирала там землянику.

Суббота, 1 апреля

Сегодня День дурака, и в нашей chocolaterie полно покупателей. Бестселлеры сегодня – мои шоколадные рыбки, к каждой из которых приложены любовно нарисованные Розетт «братик» или «сестричка», которых, согласно традиции Дня дурака, нужно незаметно прикрепить к спине одного из друзей, и тот, ничего не подозревая, будет носить это украшение целый день, пока кто-нибудь не сжалится и не скажет, что у него на спине. Я уже видела множество таких бумажных рыбок не только на спинах детей, заполонивших площадь, но и на спинах взрослых, включая старого Маджуби, который так искусно притворялся, что понятия не имеет об этой старой шутке, что его внучка Майя просто умирала от смеха.

Однако у моих покупателей сегодня возникает много и совсем других вопросов. Мне уже многие сообщили, что Монтуры уезжают и, похоже, даже покупателя на ферму успели найти. Да и сам Янник Монтур говорил об этом, когда заглянул в магазин за шоколадной рыбкой. А вот и еще новость: кто-то слышал, как наш месье кюре сегодня в церкви смеялся в голос – подобных звуков до сих пор от него не слышал никто из жителей Ланскне.

Жолин Дру – она всегда садится в церкви на самую переднюю скамью – показалось даже, когда она заглянула в приоткрытую дверь ризницы, что на руке у нашего кюре было заметно нечто вроде татуировки; об этом Жолин рассказывала тем самым тоном – вполголоса и с придыханием, – каким обычно пользуется, повествуя о чем-то скандальном.

– Никакого тату у месье кюре нет! Только не у него! – тут же заявила Каро, с самого утра щеголявшая с бумажной рыбкой, прицепленной к спинке ее жакета. Рыбка появилась там сразу после мессы, и я подозреваю, что тут замешана либо сама Жолин, либо Пилу, либо Ру, который все утро проторчал в тату-салоне, помогая Розетт туда перебираться.

Да, для самостоятельной жизни Розетт, пожалуй, слишком молода. Но и переезжает она совсем не далеко. А для того чтобы действительно стать мастером в таком искусстве, необходимо достаточное помещение, да и арендная плата оказалась нам вполне по карману. Как ни странно, Анук нисколько не удивилась и сказала, что всегда знала: Розетт для работы с шоколадом не создана. «Уж больно она непостоянная, переменчивая и совершенно недисциплинированная», – заявила Анук, а я не выдержала и рассмеялась. Оказывается, Анук, которой только что двадцать один исполнился, которая только что вышла замуж и теперь собралась лететь на другой конец света, знала о таких вещах больше, чем я…

Однако обе мои дочери, несомненно, обладают и мудростью, и бесстрашием, и решительностью.

Я тоже когда-то всем этим обладала. И сегодня мне почему-то кажется, что я, возможно, сумею возродить в себе эти качества – вернуть их, как нечто, казавшееся навсегда потерянным, но вновь принесенное начавшимся приливом. Всё возвращается.

– Тебе помощь не нужна? – поинтересовалась Анук, глядя, как я выставляю на стол большие стеклянные банки с изюмом, вишнями, разноцветной глазурью и орехами и собираюсь украшать mendiants.

– Конечно, – улыбнулась я. – Ведь это мое любимое лакомство.

Давно уже Анук не выражала желания мне помочь. И вот теперь она с удовольствием взялась за это – словно ребенок, который в последний раз решил поиграть с любимыми игрушками, прежде чем навсегда их отложить и убрать в ящик. Миндаль, лимонные цукаты, пухлые темные вишни, зеленый кардамон и золотистые глазурные «брызги», хорошо оттеняющие густой темный цвет шоколада. Когда-то этим лакомством торговали разносчики, бродя от дома к дому, от двери к двери; mendiants – настоящие короли и королевы дорог, позолоченные, блестящие, великолепные.

– Я сделаю на них разные мордашки, – предупредила меня Анук.

– Ты всегда их делала, – улыбнулась я.

Смерть. Шут. Башня. Перемена. На этот раз шутом, пожалуй, оказалась именно я. И осталась в дураках. Слишком долго я боялась этого ветра, слишком долго пряталась от правды. И сейчас у меня такое ощущение, словно небо после бури наконец прояснилось. И пусть ветром сорвало крышу с моего дома, но солнце все же светит вовсю, и дети мои стали совсем взрослыми, и я почему-то испытываю не чувство утраты, а множество открывающихся передо мной разных возможностей.

В жизни может случиться что угодно, Вианн, звучит у меня в ушах голос матери. Смерть. Шут. Башня. Перемена. Колесо Фортуны продолжает вращаться и будет вращаться, пока все на свете не завершит очередной круг. На той стороне площади видна открытая дверь тату-салона, и возле нее кто-то возится: старательно сдирает с нее пурпурную краску с помощью паяльной лампы и мастихина. Лицо работника от меня отвернуто, но я бы узнала его где угодно: мне так хорошо знакомы и эти тату в виде спиралей у него на руках, и эти рыжие волосы, стянутые сзади в узел…

Ру сказал мне, что Розетт решила сама выбрать интерьер своей мастерской. Стены будут желтого цвета или, может быть, бледно-розового. Ру уже пообещал ей остаться и помочь. Я вполне сознательно не спрашиваю у него, на какое время он решил задержаться здесь. Может, всего на неделю. А может, и на год. Анук, наверное, сказала бы на это: главное – он остается, и только это сейчас имеет значение.