Подземный художник - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 127

Встретились Михаилу Дмитриевичу и настоящие особняки, выстроенные из хорошего кирпича или обшитые новеньким белым сайдингом, покрытые добротной металлочерепицей. Правда, кровля кое-где вспухла и отслоилась, видимо, из-за бестолковости молдаван или западенцев, не приученных читать строительные инструкции, а может, из-за наших зим, на которые эта импорть не рассчитана. Перед одним особнячком с колоннами обнаружилась даже аляповатая парковая фигура – кажется, Афродита Милосская, но зачем-то с руками. Возле другого дома – стильного бунгало с затемненными большими окнами – высилась настоящая альпийская горка: камни, поросшие какими-то очень дорогими разноцветными лишаями…

Рядом с домами стояли автомобили, и чем роскошней постройка, тем дороже была машина. Это почему-то напомнило Свирельникову людей, выгуливающих собак: чем лучше одет хозяин, тем породистее его четвероногий друг. Правда, у одной покосившейся избы с полуискрошившейся кирпичной трубой был припаркован джип «Чероки».

«Наверное, купили участок и хотят строиться», – догадался Михаил Дмитриевич.

У него появилось странное ощущение: будто в ясной утренней картинке мира образовались какие-то странные, стивенкинговские дыры во времени и через прорехи видна та, давно исчезнувшая деревня детства, когда дома отличались друг от друга только цветом масляной краски, числом окон и резьбой наличников. Вот и этот уличный колодец с журавлем, к которому для противовеса привязаны старые чугунные утюги, явно оттуда же, из прошлого. Михаил Дмитриевич с опаской, оставшейся еще с тех пор, когда дед Благушин рассказывал про непослушного мальчика, утонувшего в колодце, подошел к срубу и осторожно заглянул за осклизлый позеленевший край. Внизу он увидел свое далекое лицо, искаженное волнистой судорогой от падавших сверху капель…

Свирельников вспомнил, как однажды, посланный за водой, утопил ведро и, конечно, поначалу боялся сказать. Дед Благушин дознался, взял когтистую «кошку» на длинной веревке, несколько раз пошерудил в колодце и зацепил-таки, но не свое, старенькое, оцинкованное, а новое, эмалированное. (Вот так всегда в жизни: ищешь свое, а цепляется чужое!) С этой находкой дед Благушин два раза прошел вдоль улицы, выкликая хозяев на крыльцо, но никто своих прав на ведро не заявил, наверное, его упустили рыбаки, пристававшие к берегу за колодезной водой. Это было в тот год, когда у Белого Городка села на мель, разломившись, нефтеналивная баржа и, казалось, на несколько метров от берега Волга густо заросла черной, радужно играющей на солнце ряской. Деревенские мужики после ловли протирали леску тряпочкой, смоченной в керосине. А до этого воду для питья брали прямо из реки…

Михаил Дмитриевич по шаткой лестнице, сваренной из водопроводных труб и листового железа, спустился вниз. Берег тоже сильно изменился. Прежде десятиметровый обрыв был рыжий, глинистый, поросший изредка мать-мачехой, желтой пижмой и розовым бодяком, а во многих местах зияли несколькими рядами норки, из которых то и дело стремительно вылетали стрижи. Теперь обрыв густо зарос березами, елками, соснами и ветлами, уже довольно большими – почти лесом. А под деревьями, спускаясь, Свирельников даже заметил грибы – сыроежки.

– Если найду «чертов палец» – позвоню Алипанову, – решил он.

Но внизу тоже все стало другим. Вода подступала почти к самому глиняному берегу, а прежде оставалось метра четыре, а то и пять серого, влажного песка, усеянного перламутринками и испещренного тонкими, белесыми, переплетенными линиями, похожими на некую запутанную сравнительную диаграмму. Впрочем, это и была диаграмма волн, которые напускали на берег проходившие суда. От винтовых теплоходов и барж волны были высокие и сильные, от колесных тарахтелок – послабее, а от ракет на подводных крыльях – и вообще только шуршащий «отлив-прилив». У самого основания обрыва всегда сохранялся сухой белый песок, до него не докатывались даже метровые валы от четырехпалубного «Советского Союза». Едва лишь его белая громадина появлялась из-за поворота, деревенские мальчишки шумно оповещали друг друга и сломя голову мчались вниз, чтобы покататься на почти океанических волнах…

Спустившись, Михаил Дмитриевич устроился на выступавшем из воды гранитном останце и сообразил, что теперь вот так, запросто пройти вдоль берега, собирая перламутровые осколки ракушек и высматривая «чертовы пальцы», невозможно: где-то река подобралась к самой глине, а где-то мешали наклонившиеся к воде ветлы. Но даже если бы он исхитрился, прыгая с камня на камень и цепляясь за стволы, как Тарзан, все равно через сто метров уперся бы в забор Бориса Семеновича, уходивший прямо в Волгу.

Метрах в двадцати от берега проплыла лодка. Один мужик сидел на скрипучих веслах, а второй, свесившись с кормы, большим сачком выхватил из воды широкого серебряного леща. Михаил Дмитриевич сначала позавидовал, а потом сообразил, что они вылавливают солитерных рыб, уже не способных уйти на глубину и плавающих поверху. А ведь такого прежде не было, зараженных рыб никогда не брали, выкидывали…

Свирельников вздохнул, присел на корточки и попытался высмотреть «чертов палец», но вода была мутная, тинистая, замусоренная, и вообще река напоминала больную, запаршивевшую бездомную собаку с гноящимися глазами. Какой уж тут «чертов палец»! А ведь это был талисман детства, который надлежало не только отыскать, но потом, предъявив друзьям, швырнуть в реку особенным способом, так, чтобы он вошел в воду заостренным концом почти беззвучно, глухо булькнув и не пустив кругов. Зеленовато-коричневый, на ощупь будто вощеный, «чертов палец» размером и видом напоминал крупнокалиберную пулю, а с казенной части имел необычное отверстие, словно бы с каменной внутренней резьбой. Дед Благушин объяснял, что бес навинчивает эти острые наконечники на пальцы, чтобы удобнее было тащить грешника в пекло…

И тут директора «Сантехуюта» окатила страшная мысль, прежде не приходившая в голову: ведь если в конечном счете прав окажется Труба, что маловероятно, но возможно, тогда за все случившееся сегодня ночью в Москве его, Михаила Дмитриевича Свирельникова, посмертно ожидают загробные муки, ибо Там никто не будет разбираться в том, что он всего-навсего нанес упреждающий, антитеррористический, точечный удар. И уж где-где, а Там никаких мораториев на вечную казнь нет и быть не может! И еще он вдруг подумал, насколько легче жилось прежним, наивным грешникам, ведь они, преступая, прекрасно знали, что именно их ожидает Потом: смола, сера, крутой кипяток, стоглавые змеи, черти с острыми крюками… Весь предстоящий кошмар был по-честному, заранее, в красках, изображен в церквах на иконах, точно теперешние биг-маки и гамбургеры в «Макдоналдсах». А вот как быть нынешним грешникам, начитанным, нателевизоренным и понимающим, что все эти былые мучения – всего лишь простодушное, сказочное отражение неведомых, неизъяснимых мук, не имеющих имени на человеческом языке? Конечно, можно это истязающее Потом вообразить по-современному: например, грешник оказывается в эпицентре атомного взрыва, где гибнет, испаряется его город, все близкие, а он остается и вечно бродит меж пепельных теней, безнадежно моля о смерти… Стоп! Но ведь Тонька с Веселкиным за свой сговор тоже, надо думать, не в раю окажутся, они тоже будут бродить по этой же радиоактивной пустыне, возможно, только чуть дальше от сердцевины. Не исключено даже, в этом своем бесконечном блуждании они, все трое, однажды встретятся, и Вовико, узнав бывшего товарища, удивленно пробормочет: «Без всяких-яких!..» Смешно! Тоже, конечно, сказка, но только современная, атомная. На самом же деле все будет гораздо страшнее и кошмарнее, но триллионов мозговых клеток не хватит, чтобы вообразить и вместить весь этот предстоящий неведомый ужас…