Странный рыцарь Священной книги - читать онлайн книгу. Автор: Антон Дончев cтр.№ 27

Рабы-богомилы лежали, только одна старуха — высохшая и безобразная, как ведьма из сказок, — дни, а может, и ночи напролет стояла стоймя и без устали бормотала что-то.

Лада часто подходила к ней и стояла молча — молодость рядом со старостью, красота рядом с уродством. Я сказал Владу:

— Хорошо бы Лада стала такой, как она!

Он взглянул на меня с немой обидой, даже возмущеньем. Я объяснил:

— Я пожелал ей долгой жизни.

Первые дни я сидел поближе к богомилам — туда падала утренняя тень — и смотрел, как они встречают солнце. Потом Доминиканец, Влад и я перебрались к стене напротив, так что теперь башня заслоняла нас от стада рабов. Лада днем сновала среди богомилов, ночью спала подле нас.

Под вечер, когда становилось прохладней, приходили пираты, уводили из стада богомилов женщин, детей, иногда и мужчин — подобно тому, как волки утаскивают из стада овец. Но всего ужасней было то, что их потом возвращали — искалеченных, окровавленных, полуживых. Тогда звучал голос старухи-старейшины, она не проклинала палачей, а наставляла несчастных не противиться им, ибо тело человеческое всего лишь дьявольская темница для души. Позже пираты принялись глумиться над рабами и в самой башне, а они, надо признаться, умели исторгать из своих жертв страдальческие вопли. Даже из богомилов, ведь богомилы все же люди…

Я призывал на помощь все свои силы, всю свою волю, чтобы не видеть и не слышать, даже не чувствовать собственного тела, дабы не замечать мух, не ощущать зловония и не слышать голоса старухи. Но насилие неизменно вызывало во мне неодолимое желание самому прибегнуть к насилию. В Константинополе я давал волю своей ярости, сражаясь с насильниками, причем не как рыцарь — мечом, а как портовый грузчик — кулаками, зубами. Я раздирал рты, вырывал волосы, ломал руки и ноги. От меня удирали, как от чумы. Потом глаза у меня воспалялись, руки дрожали и приходило отрезвление.

Кроме того, там, в крепости у пиратов у меня стала отрастать борода. Со времени болгарского плена, где я тоже ходил с бородой, она была для меня знаком неволи, потому что вообще-то я бреюсь каждый день.

Я лежал и думал. Ярость свою и смирение обращал в решимость понять и осознать правду о себе самом. Истязал собственную душу.

Некогда, много лет назад, в подземельях Тулузской Инквизиции меня распинали на дыбе. Суставы рук и ног вышли из гнезд, куда помещены были Богом, мышцы и жилы рвались, я стал на две пяди длиннее, был разъят на части, как кукла, которой забавлялись недобрые дети. Сознание тогда покинуло мое тело, а дух мой повис надо мною где-то под закопченным потолком. И я увидал растянутое на дыбе длинное, потешное существо. Неужто это был я?

Ныне возвращаюсь лет на тридцать назад, взираю сверху на стадо еретиков. И вижу себя.

Тощий человек со смуглым обветренным лицом сидит на земле, привалившись спиной к неотесанным столбам, длинные, стройные ноги его скованы у щиколотки тонкой цепью. Кисти длинных сильных рук, безвольно вытянутых вдоль бедер, тоже скованы. Из-под нависших бровей светятся черные, с прищуром глаза. Никогда бы не подумал, что этому, молодому на вид человеку, уже тридцать пять лет. Это был я.

Кем доводился мне этот человек? Сыном, отцом, дальней родней? Разве изувеченные мои ноги, вывихнутые руки, невидящий глаз имеют к нему какое-то отношение? Да, во мне живут его воспоминания. Но кто был он? И кто я?

Доминиканец звал меня Анри, для богомилов я был Бояном из Земена. Там, в этой преисподней, я понял и признался себе в том, что в моем теле живут два человека — и Анри де Вентадорн, и Боян из Земена.

Каков был естественный порядок вещей, как сложилась бы моя жизнь, следуй она человеческим и Божьим законам? Боян должен был бы нести Тайную книгу, а Анри — гнаться за ним и настичь. Чтобы в единоборстве решилось, кто станет владеть Книгою. А я, Анри, впустил Бояна в душу свою — нет, это он прыгнул в меня — как тогда прыгнул в море раскаленных углей. И теперь Анри с Бояном соседствуют в едином теле. Не так уж легко было признать это, но судьба предоставила мне для размышлений достаточно много дней и ночей. Боян бросил вызов Анри. Проник в те глубины его сознания, где пребывали не ущемленными достоинство и честь рыцаря. «Тебе не суметь», — сказал Боян. И у Анри — той частицы меня, какая оставалась от Анри, достало дерзости и безумия сказать: «Сумею!» Зачем? Господь милосердный! Зачем не отвернулся я от него? Не сумел.

Но что, в сущности, мог и что должен был я суметь? Боян не назвал условий нашего поединка — и это было страшней всего. Не сказал, сразимся ли мы спешенными или верхом, мечами или секирами. О каждом своем намерении и поступке приходилось вопрошать безгласные глаза моего двойника и ждать от него одобрения или презрения.

Разве нельзя было легко и просто сказать Ладе, Ясену и Владу: «Я не Боян, я Анри»? Открылся ведь я Пэйру? Но я не мог. Сперва Анри защищался и обманывал себя, утверждая, что остается с богомилами потому, что те помогут ему доставить Книгу в Рим. А позже признался себе, что Боян неспособен бросить своих спутников.

Тем не менее, Анри не был повержен. Он впустил Бояна в свой разум и сердце и сказал ему: «Я обещал привезти Книгу папе римскому». Боян безмолвствовал. Слава Богу, мы оба были согласны, что прежде всего Книгу надо спасти из пиратского плена.

В загоне для пленников я казался себе коконом, в котором спит и зреет новое, диковинное существо. Сюда доползла гусеница Анри де Вентадорна, а из кокона должна была вылететь бабочка — нет, две бабочки: Анри и Боян. Библейский царь Давид спел в псалме своем: «Ибо ты создал меня, принял меня от лона матери моей. Прославляю Тебя, ибо Ты грозен и дивен, чудны дела Твои и ведомо это душе моей». Ныне Бог иль дьявол тайно сотворяли в коконе зародыш нового Анри — Бояна.

Два года провел я в болгарском плену. Но там все мои мысли были лишь о том, как уцелеть. Прожить день и дождаться следующего. А здесь, в загоне на берегу моря, обязан я думать о том, как спасти Книгу.

А людей?

Когда уразумел я, что Лада должна будет спуститься с заоблачных высот своей девственности и стать обычной женщиной, которой предстоит узнать мужские ласки, я вдруг стал смотреть на нее иными глазами. Не раздевал ее в мыслях своих — не посмел, но видел, что глаза ее светятся любовью, а губы раскрыты в истоме. Пробуждение Лады должно было произойти, как приход весны — солнце озарит далекие, белые, прозрачные горы, лед заблестит и растает, стремительно побегут вешние потоки, распустятся цветы, запоют птицы.

Я следил за ней взглядом — как она ходит, наклоняется, отирает пот с чела несчастных, как забывается сном, точно дитя, и лицо у нее чистое и безмятежное. Людские страдания вызывали у нее слезы, но тихие и кроткие, сострадание не искажало ее черт. Она казалась бесплотной, существом иного мира. Пираты не смели дотронуться до нее. Я боялся, что их главарь бережет ее для некоего покровителя своего, сарацина, а, возможно, и для самого султана. И мечтал бежать вместе с нею.

3

Неожиданно поверил я, что это чудо может свершиться. Число наших палачей поуменьшилось, в башне осталось всего несколько человек, прочие куда-то ушли. Ушли по земле — шума отплывающей галеры слышно не было. Но сумеем ли мы одолеть тех, кто остался? Ночью я пошел к богомилам. Эти несчастные стенали во сне. Старуха — не спала. Лежала навзничь, в открытых глазах поблескивали отсветы звезд. Мой приход не удивил ее, она даже не взглянула на меня, когда я опустился и лег рядом с нею на теплую землю. И сказал ей: