– Руфус?
Она подбегает и берет Руфуса у меня из рук.
– Мой малыш! Я так волновалась! – и добавляет, обращаясь ко мне: – Он испугался сигнализации и выпрыгнул у меня из рук. Я хотела его найти, но пожарный велел мне уходить из здания.
Она начинает плакать. Слезы прочерчивают дорожки в слое крема у нее на лице.
– Спасибо, – твердит она, – спасибо, спасибо!
Мне едва удается кивнуть. У меня кружится голова от сирен, вспышек камер и дыма, который по-прежнему клубится у меня в легких.
Я оставляю Грету с Марианной и осторожно пробираюсь через толпу. Жильцы Бартоломью заметно выделяются среди посторонних наблюдателей. Их легко отличить по одежде для сна. Дилан одет в пижамные штаны и кеды и, кажется, вовсе не замечает ночной прохлады. На Лесли Эвелин красуется элегантное черное кимоно – вместе с Ником она пересчитывает выбравшихся наружу жильцов.
Когда из дверей выходят парамедики с мистером Леонардом на носилках и в кислородной маске, толпа начинает аплодировать. Мистер Леонард в ответ дрожащей рукой показывает большой палец.
Я наконец выбираюсь из толпы. Иду на север, желая оказаться подальше от Бартоломью. У каменной стены, ограждающей Центральный парк, я наконец опускаюсь на скамейку.
Кашляю еще раз.
И только теперь я позволяю себе заплакать.
Сейчас
Доктор Вагнер выглядит удивленным, и я его понимаю. В его голосе звучит тревога, скрывающаяся под напускным спокойствием.
– Убегали?
– Да, говорю же.
Я не хочу ему грубить. Доктор Вагнер не сделал мне ничего плохого. Но мне трудно ему довериться. Результат нескольких дней, проведенных в Бартоломью.
– Я хочу поговорить с полицией, – говорю я. – И с Хлоей.
– Хлоей?
– Моя лучшая подруга.
– Мы можем ей позвонить, – говорит доктор Вагнер. – Вы помните ее номер?
– Он у меня в телефоне.
– Я попрошу Бернарда, чтобы он его нашел.
Я облегченно вздыхаю.
– Спасибо.
– Простите за любопытство, – говорит он, – но как долго вы жили в Бартоломью?
Мне нравится эта формулировка. Прошедшее время.
– Пять дней.
– И вам показалось, что вы в опасности?
– Сначала нет. Но потом – да. Со временем.
Я смотрю на картину Моне, криво висящую на стене за спиной у доктора Вагнера. Мне знакома эта картина, хотя я не могу вспомнить, как она называется. Наверное, что-то вроде «Голубой мост над кувшинками», потому что именно это на картине и изображено. Красивая картина. С койки мне виден изгиб моста над цветами в воде. Но я знаю, что, если взглянуть на картину с другого ракурса, она будет выглядеть иначе. Линии моста будут не столь изящны. Кувшинки превратятся в бесформенные пятна краски. Вблизи картина наверняка будет уродлива.
Так часто бывает. Чем ближе ты оказываешься к чему-то красивому, тем отвратительней оно кажется.
Совсем как Бартоломью.
– Вы почувствовали опасность и скрылись, – подытоживает доктор.
– Убежала, – поправляю я.
– Что подтолкнуло вас к этому решению?
Я снова опускаюсь на подушки. Придется все ему рассказать, хотя, возможно, это и не лучшая идея. Но доверие в данном случае ни при чем. С каждой минутой я все сильнее убеждаюсь, что доктор Вагнер действительно хочет мне помочь.
Вопрос не в том, что ему рассказать.
А в том, поверит ли он в то, что я расскажу.
– Бартоломью – как дом с привидениями. Но вместо привидений – прошлое. Там произошло столько ужасного. Столько трагедий. Они переполняют это здание.
Доктор Вагнер приподнимает брови.
– Переполняют?
– Как дым, – отвечаю я. – И я вдохнула этого дыма.
Три дня назад
21
Я просыпаюсь в семь с небольшим из-за того же самого звука, который слышала прошлой ночью.
Звук, не похожий на звук.
На этот раз я уверена, что в квартире никого нет, но мне все равно любопытно, что же это такое. В любом доме есть свои собственные звуки. Скрипучие ступени, гудящие холодильники, звенящие от ветра оконные рамы. Главное – понять, откуда берется этот звук, и он больше не будет тебя беспокоить.
Так что я вылезаю из постели, дрожа от холода – окна пришлось оставить открытыми на всю ночь. Из-за пожара квартира пропахла дымом, будто в ней выкурили пачку сигарет.
Я шлепаю вниз по лестнице, босиком, в одной только ночной рубашке, и периодически прислушиваюсь – прислушиваюсь изо всех сил к происходящему в квартире. Я слышу много разных звуков, но ничего, похожего на тот самый. Тот звук куда-то пропал.
На кухне надрывается забытый на столешнице телефон – рингтон означает, что звонит Хлоя. Это внушает тревогу, потому что мы еще в колледже договорились – никаких звонков до утреннего кофе.
– Я еще не пила кофе, – говорю я, отвечая на звонок.
– После пожара можно сделать исключение, – отвечает Хлоя. – Ты в порядке?
– Да, я не пострадала.
Огонь не продвинулся дальше квартиры 7С, где живет мистер Леонард. Как выяснилось, у него снова участилось сердцебиение. Но вместо того, чтобы вызвать скорую, как настоятельно советовал ему Ник, мистер Леонард решил, что все пройдет само. Поздно вечером, когда он готовил себе ужин, у него случился инфаркт. Уже четвертый.
В этот момент он держал в руках прихватку, которую тут же выронил. Та упала прямо на плиту и мгновенно загорелась. Огонь распространился по всей кухне, пока мистер Леонард пытался доползти до двери, чтобы позвать на помощь. Открыв дверь, он тут же потерял сознание, и сквозняк начал раздувать пламя и разносить дым по всему зданию.
Пожарных вызвала Лесли Эвелин, тоже живущая на седьмом этаже. Она почуяла запах гари, вышла на лестницу и увидела дым, валивший из открытой двери мистера Леонарда. Благодаря быстроте ее реакции здание почти не пострадало. Только небольшой ущерб от воды в холле седьмого этажа и следы дыма на стенах седьмого, восьмого и девятого этажей.
Я узнала все это, когда жильцам разрешили вернуться в свои квартиры, через два часа после пожара. Поскольку в лифт влезает не больше двух человек, а подниматься по лестнице никто не хотел, в лобби завязался оживленный разговор. Я не знала почти никого в той толпе. Из всех присутствующих только я, Дилан и Ник были младше шестидесяти.
– Я имею в виду, эмоционально, – говорит Хлоя.
Тут все несколько сложней. У меня было время успокоиться, но легкая тревога не желает меня отпускать – совсем как дым, не до конца выветрившийся из квартиры.