Скарлет прижала фотографию к своей щеке, представляя, что мама находится сейчас здесь. Рядом с ней. Будто все теперь снова так, как прежде.
Глава 17
Вики
Очнувшись, я чувствую, что меня продолжает одолевать сон. Я никогда не принимала наркотики, но мне кажется, что нечто подобное происходит с людьми после того, как они примут дозу.
– Вики? С вами все в порядке?
Это кто-то в черном. Когда картинка перед моими глазами медленно проясняется, я вижу, что это та самая женщина-сержант. Она стоит на коленях, склонившись надо мной.
– Пить, – произношу я и затем, смутно опасаясь, что моя просьба может показаться недостаточно вежливой, добавляю: – Пожалуйста.
У меня ноют запястья. В этот момент я понимаю, что на них надеты наручники.
– Снимите это! – Я начинаю яростно трясти руками, и холодный металл впивается в мою кожу до костей. Мой голос переходит на отчаянный крик: – Я сказала, снимите это!
На лице женщины появляется сочувствие, которого я прежде не замечала.
– Боюсь, мы не можем этого сделать. До тех пор, пока не приедем в участок. Вы в состоянии уже ехать с нами?
Деваться некуда. Пошатываясь, я поднимаюсь на ноги. Женщина-сержант поддерживает меня под руку, чтобы помочь.
– Вам могут оказать медицинскую помощь у нас, – почти извиняющимся тоном добавляет она. – Если только вы не хотите, чтобы мы вызвали «Скорую».
– Они все равно ничем не могли бы мне помочь.
– Почему? – встревает инспектор. – Потому что вы сейчас симулировали перед нами припадок?
– Да как вы смеете? А, так значит, вот почему вы до сих пор не вызвали «Скорую»?
По мелькнувшему в его глазах выражению я понимаю, что моя догадка верна.
– Я могу пожаловаться на вас за это, – добавляю я.
Видно, что инспектора явно обеспокоило мое заявление. Я полна решимости выполнить свою угрозу. Впрочем, он далеко не единственный, кто реагирует подобным образом. Дэвид тоже не проявлял достаточно понимания. Эпилепсию вряд ли можно вылечить – сказал мне один из докторов, – но с ней можно научиться жить. Однако это не всегда могут понять твои родные и близкие. Или твои враги.
Я обращаюсь к женщине-сержанту:
– Вы не могли бы еще принести мои таблетки? Они лежат в верхнем шкафчике на кухне.
Она поворачивается к инспектору, словно спрашивая у него разрешения. Он резко кивает. Затем мы отправляемся в путь.
Я так надеялась, что мне не доведется вновь оказаться в этом полицейском участке. На металлических стульях у стены сидит пара. У женщины красные от слез глаза. Она тихо плачет, комкая в руках носовой платок.
Вероятно, она только что получила плохие известия. Сын-мотоциклист? Или сбежавшая из дома дочь? Как-то раз одной женщине, моей правой руке, сообщили, что ее дочь умерла. «Которая из них? – кричала она. – У меня две дочери!» Но никто ничего не знал (зачастую неразбериха была просто ужасающая), так что женщина смогла это выяснить только на следующий день. Я до сих пор вспоминаю об этом с содроганием. И мне страшно даже представить, что было бы со мной, если бы подобное случилось с Патриком.
Я робко улыбаюсь, пытаясь выразить женщине свое сочувствие. Но она в ответ лишь отворачивается. Очевидно, это связано с тем, что по обе стороны от меня шествуют полицейские. Хорошо хоть они, по крайней мере, сняли с меня наручники. Должно быть, они больше не боятся, что я попытаюсь сбежать.
Меня приводят в боковую комнату. Там нас встречает молодая на вид медсестра. Она задает мне стандартные вопросы. Чувствовала ли я недомогание до начала приступа? Да. Я испытала стресс, потому что мне объявили о моем задержании. Не получила ли я каких-либо травм? Всего лишь синяк на правой руке, из-за падения. Ничего серьезного, взглянув, объявляет она. Давали ли мне пить? Да, стакан воды, но я хочу еще. Пожалуйста.
Я с жадностью выпиваю принесенную мне воду.
Медсестра разглядывает мои таблетки.
– Сколько вам обычно назначают после приступа? – спрашивает она.
Я объясняю, что, как правило, в этом случае дозу повышают. Однако это возможно лишь в определенных пределах, а я и так уже почти достигла верхнего порога.
– С ней сейчас можно проводить допрос? – спрашивает женщина-полицейский. Ее слегка покрасневшие щеки дают понять, что мой разговор с медсестрой заставил ее почувствовать некоторую неловкость. Возможно, теперь она будет знать, что к эпилепсии следует относиться всерьез.
Медсестра поворачивается ко мне.
– Как вы себя чувствуете?
Ужасно. Но какой смысл жаловаться? Это будет лишь попыткой оттянуть неизбежное.
Меня приводят в другую комнату – меньшего размера, чем предыдущая. Пробивающиеся сквозь пыльное стекло солнечные лучи пляшут белыми зайчиками, словно насмехаясь над тьмой внутри меня. В комнате стоит старый дубовый стол. Перед ним – два стула с жесткими спинками. Полицейский делает мне знак, чтобы я заняла место слева. Возможно, другой стул предназначен для моего адвоката, которую должны были известить по моей просьбе. «Не говори им ничего о Дэвиде, пока она не приедет», – твержу я себе. Однако от этого трудно удержаться. Мне очень хочется заставить их понять, что это все просто ужасная ошибка.
– Тут как-то не очень уютно, правда, Вики?
Инспектор разговаривает со мной так, будто он мой старый друг, а вовсе не незнакомец, вторгшийся в мою и без того нелегкую жизнь. Я задерживаю взгляд на его подбородке – плавно, без какого-либо изгиба переходящем в шею. Это служит мне утешительным напоминанием о том, что никто в этом мире не совершенен.
– В нашем распоряжении уже была ваша фотография с бывшим мужем, плюс ваш свадебный альбом. А теперь у нас есть еще и это.
Инспектор Вайн кладет передо мной небольшую черную книжку, которую обнаружила в моем доме женщина-полицейский. Мой личный дневник.
– Но я вовсе не собиралась делать ничего такого! – поспешно говорю я, забыв о своем намерении хранить молчание до появления адвоката. – Это все просто… ну, понимаете… просто мысли.
Полицейский смотрит на меня с выражением: «Вы что – держите меня за идиота?»
– Мне посоветовали все записывать.
– В терапевтических целях, не так ли? – В его голосе слышится насмешка.
В душе у меня закипает злость, и я чувствую горький привкус желчи во рту. После смерти мамы меня целыми днями мучила тошнота. Так же, как и после произошедшего с Патриком.
– Именно так.
Инспектор открывает мой дневник на одной из страниц, отмеченной ярко-желтым стикером. Разумеется, это не я его туда приклеила.
– Так, значит, когда вы пишете «Я хочу, чтобы он умер», вы на самом деле вовсе не это имеете в виду?