— Твои волосы, — улыбаюсь я и открываю глаза. Передо мной — кусочек пушистой ткани. — Что это?
— Хвост. Я ведь шью кота. Думаю назвать его Облаком.
— А где старое Облако?
— Протерлось. Улетело. — Тора внезапно серьезнеет. — Иногда нужно просто закрыть глаза, и тогда ты поймешь, что все не так страшно.
— Даже если ты провалился в помойную яму?
— Именно. Когда ты зажмуришься и забудешь об отвращении, помойная яма превратится в детскую кроватку.
— Ты пробовала? — с подозрением щурюсь я.
— Дурак!..
Посидев со мной еще немного, Тора отправляется на задание, а я жду перевязку и запихиваю в себя лекарства, оставленные доктором. Если бы я их не пил, то, наверное, они бы не поместились ни в шкафу, ни в ванной.
Но я закрываю глаза и дышу.
Ты права, Тора. Это помогает мне с самого детства.
Глава 21
Анна
ПОСЛЕ
Прогулка с Ди превратила меня в вакуумную коробку. Кто я? Зачем я? Почему мне снятся дома? Регулярно. Я боюсь засыпать. Боюсь снова гореть. Боюсь маминых слез, пепла, чужака в пыльных сапогах.
Я не пишу уже третий день. Реальность расслоилась на мой вымысел и вымысел тех, кто действительно существует. Темыч, его родители, Лида, Вячеслав, Ди — шарики в колыбели Ньютона. Двигаются по инерции. Говорят — тоже. Еще немного — и я присоединюсь к ним.
Дни увариваются, как манная каша c комочками. Я тону в ней. Захлебываюсь.
И все чаще думаю о Вячеславе. Он что-то скрывает и специально пригласил меня туда. Или я сама себя пригласила.
Безумие.
Облако спит со мной. По вечерам я смотрю на него и пытаюсь вспомнить что-то, кроме белого пятнышка и стеклянных глаз. Мама жарила блинчики? Целовала меня перед сном? А что насчет велосипеда и скрипки? Где пропадал папа?
Иногда я нащупываю нить — смутный образ маленькой тоненькой женщины. А голос… Голос кактусом вгрызается в пол — попробуй перебей.
Голова звенит будильником. Все время. Словно кто-то воткнул мне в уши наушники и заклеил пластырем.
Дом общается со мной через часы. Я такая же, как Ди, такая же, как мама. Просто выросла среди мертвых многоэтажек и не заметила, как оглохла.
Изо дня в день я проклинаю ноутбук. Подавляю желание раздолбать его до консистенции гречневой каши и утопить в море. Сколько бы я ни сидела перед ним, сколько бы ни щелкала по клавиатуре — тщетно.
Самое страшное — это когда писатель заканчивается вместе с пастой в ручке. Мне нечего сказать. Я потратила все мысли. Отдала их домам, сама того не подозревая. Глупая… Думала, заключу поселок в книгу, но на самом деле он заключил меня.
На четвертый день без слов я решаюсь. Если я и правда чокнулась, хуже уже не будет.
Я хватаю Облако и выныриваю из комнаты. На часах — семь утра. «Свежесть» проглотила всех и дремлет. Даже Темыча не видно.
Я кутаюсь в кофту. Ветер причесывает деревья с такой силой, будто мечтает унести их с собой. А я мчусь к моему дому.
Облако бьет меня хвостом по лодыжке. Догадывается.
Ночью был дождь. Я шлепаю по грязи, как по скользкому языку. Это обгоревший монстр его высунул, чтобы побыстрее добраться до нас с котом.
Покореженные ворота машут мне, холм обнимает тенью. Холод обжигает кожу и впитывается, как ядовитый крем, спешит в гости к подрывнику.
Тик-так. Тик-так.
Стук-стук. Стук-стук.
Здравствуй, друг. В какой комнате я играла с Облаком? В какой пряталась под кроватью?
Пламя замуровало мое прошлое, и лишь тиканье стелется мхом по кирпичу. А еще… Что-то дикое. Скрип. Робкий, но разумный. Это голос живого существа.
Ди была права.
Я отгоняю паршивые мысли и погружаюсь в полумрак дома. Прислоняюсь ухом к влажному кирпичу.
Его зовут Ворон. Я… услышала.
Имя превращается в цепочку и обматывает мою шею. Я ощущаю себя обычной вещью — картиной, фотографией, заржавевшим граммофоном, поцарапанной пластинкой, камешком. Мы связаны с Вороном. Я пропитана им, а он пропитан мной. У нас общие легкие, общее сердце, общие нейроны. Вот, почему подрывник не давал мне покоя. Он ждал, когда я очнусь.
А я продолжала прятаться под кроватью, несмотря на то, что той самой кровати давно нет.
Я обнимаю Облако крепче.
Ворон что-то шепчет. Что-то важное. Я узнаю сиплый тембр и интонации, мягкие и густые, как жидкая карамель. Прошлое проходит через поры тонкими нитями, и я молюсь небесам, чтобы они не оборвались.
Дом говорит неразборчиво. Или я оглохла, чересчур долго блуждая там, где тикает только будильник.
— Я скучала.
Тишина.
Поздравляю, Аня. Ты треплешься со своей тенью в заброшенном доме.
Я прикрываю глаза. Нет, Ворон здесь. У нас же общее сердце, и оно барабанит виртуознее любого рок-музыканта.
— Подросла немного, да? И… Представляешь, книжки начала писать.
Если бы Рита меня увидела, точно бы вызвала скорую. Да я и сама сомневаюсь, что обойдусь без смирительной рубашки.
Радует одно: полотенца нигде нет.
Я сажу Облако на подоконник. В заброшенном доме, в пыли и плесени, кот выглядит как свой. Он подружится с поломанным граммофоном и золотыми цепочками, оплетающими пол вместо паутины. Чьи-то дары взамен на чьи-то мечты. Если бы я была туристом, удивилась бы, почему украшения до сих пор не уворовали, но… Турист из меня плохой. И я клянусь, живые стены защищают лучше самых надежных замков.
— Мне не о чем писать, — заявляю я громко и четко. — Нет, не так. Я не могу писать.
Или просто, я умерла.
Тысячи моих клонов произносят то же самое в соседних комнатах.
— Я дарю тебе Облако. Ты… рад?
Ничего не меняется: Ворон не рушится, не выгоняет меня, не кричит. Даже не скрипит. Лишь бойкое «тик-так» никогда не заглохнет.
Я поднимаюсь на второй этаж. Мне хочется найти осколки посуды, лоскуток маминого платья, корешок старой книги, воссоздать из пепла частичку сгоревшего мира. Но в доме пусто, если не считать покореженной плиты, полуразрушенного балкона и кровати, больше похожей на ежа из-за пружин и железок.
Что, если я пряталась под ней?
Когда в каком-нибудь фильме герой вспоминает, кем был, на экране тут же вспыхивают флешбэки. И если моя жизнь — кинолента, я отыщу режиссера и заставлю его включить этот проклятый видеоряд. Но пока я не добуду доказательства, мне придется исполнять роль зрителя. Роль внезапно уволенной актрисы.
Нет, бесполезно.