Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время - читать онлайн книгу. Автор: Семен Резник cтр.№ 264

Подобные мысли не волнуют его одноклассников, он не может не чувствовать своего превосходства над ними и – своего одиночества. Методично, в алфавитном порядке, он выписывает их имена, давая каждому краткую характеристику. Большинство характеристик убийственны: дурак, подлиза, хулиган, развратник, идиот, урод… Ну а те немногие, к кому он снисходителен? Один из них «не глуп, но кажется дураком, потому что хочет казаться умным»; другой «статист, декорация, фон, полная безличность»; третий «умный, добрый, но все же не живой человек, и это очень печально». Наивысшей оценки удостаивается некто Рычков – «идеальный ученик», «хороший парень, умный, симпатичный», но и он «особенно не выделяется ничем». И скучно, и грустно, и некому руку подать…

Сергей всегда опрятен, аккуратно одет, ногти безупречно вычищены, у него манеры воспитанного интеллигентного юноши. Он со всеми ровен, вежлив, предупредителен. И от всех бесконечно далек. Он тяготится, но и упивается своим одиночеством. Ни с кем из товарищей он не может сойтись, поговорить по душам, никто его не поймет. Хуже того, он сам себя порой не понимает.

Учеба в школе подходила к концу. Благодаря приватным урокам латыни – он брал их два года – ему открыт путь в университет. (Учтен опыт брата!)

«Быть может там, в Университете, найду я душу, приобщившись к которой, найду я пути к миру и восприму силы, нужные для науки».

Но и в университете Сергей Вавилов не мог найти друга, способного понять и разделить его сокровенные мысли и чувства. Сокурсники кажутся ему примитивными, стандартными, все на одно лицо – хуже, чем в коммерческом училище. Высокомерен? Но он не снисходителен и к себе.

Зная о том, насколько разными по характеру были его родители, Сергей размышлял о том, не этим ли определяются его «вечные внутренние противоречия», его «две души».

«В общем мой характер мне совсем не нравится. Я по характеру фаталист. Судьба и внешние обстоятельства играют в моей внутренней жизни огромную роль. Моя кончина может быть совершенно трагической. Я не могу следовать по жизни по общепринятым правилам. Кем я буду? Этого я не знаю, всё зависит от моей трагической судьбы. В лучшем случае я стану очень плохим профессором физики. В худшем же, если к внутренней катастрофе присоединится внешняя, я стану бродягой или монахом (последнее вероятнее всего, это лучший способ ухода из мира, и, кроме того, ведь я безусловно стану верующим. Это я точно знаю, и я в прямом смысле, а не просто эстетически “православный"). Наконец, третья возможность – что вся моя жизнь останется столь же неопределенной, как сейчас, буду смешением плохого физика и плохого эстета».

Ближе других Сергею его учитель рисования в коммерческом училище Иван Евсеевич Евсеев. Ему, больше чем кому-либо, Сергей был обязан приобщением к искусству. Вместе с «Евсеичем» он ездил в Звенигород, в Новгород, в Финляндию, Эстонию, потом, уже студентом университета, путешествовал по странам Европы. Но и с Евсеичем, почти ровесником отца, он близок внешне – не внутренне. Евсеич часто кажется ему бестактным, надоедливым, бесцеремонным.

В учебе у Сергея большие успехи. Со второго курса он работает в лаборатории профессора П.Н.Лебедева, которого высоко оценил с первой же лекции. Лебедев для него – эталон ученого. «От него-то узнал я и как трудна наука; сколько усилий нужно, чтобы быть ученым, нужно знать языки, математику, нужно работать; от него же получил стимул к работе. “Плох тот казак, который не надеется быть атаманом”. Ну а я надеюсь».

В 1911 году разразился скандал, спровоцированный решительным, но неумным министром просвещения Л.А.Кассо.

Министр «обязал» ректора Московского университета разгонять студенческие сходки с помощью полиции. Этим приказом грубо попирался закон об автономии университетов, принятый в 1905 году Ректор А.А.Мануйлов собрал Ученый совет и заявил, что скорее уйдет в отставку, нежели подчинится. О том же заявили проректор П.А.Минаков и помощник ректора М.А.Мензбир. Подать в отставку они не успели: министр издал приказ об их увольнении, хотя их избрал Ученый совет и только Ученый совет имел право их сместить. Ответом на новый произвол власти стал уход в отставку 130 ведущих профессоров и преподавателей. В их числе Вернадский, Тимирязев, Чаплыгин, Лебедев – весь цвет университета.

Профессор Лебедев был далек от политики, уходить не хотел, но должен был это сделать из солидарности с коллегами. Об отношении Сергея к кипению политических страстей можно судить по такой его записи: «Я никогда не хотел быть ни социалистом, ни кадетом, ничем другим, я всегда бежал [от] внешней жизни. Я всегда любил историю, вернее, историю культуры, внешности, любил искусство, любил науку, жизни я никогда не любил, я жил или прошлым, или красивым, или абстрактным. <…> Равнодушно спокойно и красиво прожить жизнью ученого – вот mon idee fixe теперь».

В сентябре 1911-го о том же, но более конкретно: «Тут убили Столыпина, но для меня это прошлогодний снег, гораздо важнее и досаднее для меня, что вот получил из-за пустейшего пустяка 4 по физике». И дальше: «Наука, кроме того, что она наука, т. е. знание, есть настроение, а это научное настроение (самое хорошее, что есть в науке) удивительно как портят все эти Столыпины, Кассо, Станкевичи… и четверки».

Профессор Борис Васильевич Станкевич был назначен вместо Лебедева – тоже вопреки университетскому уставу. Он, видимо, и снизил отметку Сергею Вавилову из-за какого-то пустяка. Сергей и думать не мог о том, чтобы работать на кафедре под руководством Станкевича.

К счастью, для П.Н.Лебедева была открыта лаборатория на средства мецената А.Л.Шанявского – при Народном университете его имени, так что Сергей Вавилов мог продолжить работу в лаборатории, остался в ней, когда, после смерти Лебедева, ее возглавил П.П.Лазарев.

В 1913 году появилась первая научная публикация Сергея Вавилова. Он еще студент, но уже ученый. Казалось бы, его путь определился.

Но внутри продолжалась борьба, скрытая от посторонних глаз. Он много читает об истории мировой культуры, каждое лето по три-четыре недели проводит в Западной Европе: в Германии, Франции, Италии, Голландии… (Отец, видимо, не стеснял его в средствах.) Его влекут соборы, памятники, библиотеки, музеи – всё, что приобщает к красоте, к истории культуры, к высшим достижениям творческого духа.

Быстро расширяется круг его чтения. Он читает свободно на основных европейских языках. Особый интерес вызывает образ Фауста – «более всяких Гамлетов, Дон-Жуанов, Дон-Кихотов». Прочитав старинную немецкую легенду о Фаусте (издание 1587 года), он был поражен тем, насколько герой народной легенды отличается от героя ее литературных переложений. Главное в Фаусте народной легенды – наука, познание истины. Ради познания он связывается с нечистой силой, а вовсе не ради земных удовольствий, как в драме Гёте и в других литературных произведениях.

«Истинный Фауст вот кто: “он взял себе орлиные крылья, желая до основания исследовать всё на небе и земле”, как пишет о нем первоисточник. Фауст проводит свое время с чертями и бросается в магию не потому, что он “проклял знанья ложный свет”, а как раз наоборот, потому, что в магии-то этого света он и ищет. Уж вовсе не из-за “жизни” он связался с Мефистофилесом, а если у него и есть приключения, пирушки и т. д., так ведь всё это дьяволовы “штуки”, “искушения”. Фауст расспрашивает своего черта об устройстве мира, ездит на нем удостовериться самолично, всё ли так обстоит на небе, как говорит теория (эта деталь интереснейшая), сочиняет календарь и т. д. Истинный Фауст – истинный ученый, и, увидав своего гётевского однофамильца, он, наверное, покачал бы только укоризненно головою».