Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить - читать онлайн книгу. Автор: Карен Аувинен cтр.№ 59

Ледяная морось выплевывала мокрые хлопья на все еще голые осины во дворе. Они приземлялись с хлопком, прежде чем мгновенно растаять или слипнуться комьями на только-только проклюнувшейся манжетке. Я плакала, неся свою спортивную сумку и коврик для йоги к машине. К этому времени Элвис уже сидел бы на переднем сиденье, упорно показывая: куда бы я ни собиралась, он тоже едет.

Я поставила ведерко с семенами для птиц за дверь хижины, надеясь, что голодный медведь не учует его присутствия, и занесла мусор, чью вонь он учуял бы наверняка, в машину, чтобы выбросить по дороге в мусорный контейнер у «Мерка». Последним я внесла в машину прах Элвиса.

– Поехали, красавчик, – сказала я.

В «Мерке» я оставила пару долларов Рэйнбоу за вывоз мусора и держала на руках ее маленькую дочку Джуну, пока Рэйнбоу готовила порцию яиц вкрутую и хрустящий бекон для Эль-Патрона – его утренний ритуал.

– Собатька, – проговорила Джуна, улыбаясь мне.

– Что?

– Собатька!

Я огляделась. Никаких собак на веранде «Мерка» не было.

– Новое слово? – спросила я Рэйнбоу, когда она усадила Джуну себе на бедро.

Та помотала головой:

– Она еще никогда его не произносила.

В Боулдере снег с дождем перешел в чистую изморось. Я припарковала машину перед домом Джулии и Павла. Как и мне, Джулии нужен был отпуск. В тот год, когда она вышла замуж за Павла, они пытались зачать ребенка, но ее сорока-с-лишним-летние яйцеклетки не шли на сотрудничество, и сейчас молодожены были на грани искусственного оплодотворения. Джулия пламенно желала материнства: ее страстность была ярким цветком огня в темную ночь. Я, напротив, понимала, что теперь все это для меня уже миновало. Когда была моложе, я подумывала завести собственных детей, но все продолжала ждать чего-то: стабильного дохода, партнера, ощущения, что остепенилась. Но, вероятно, истинным препятствием стали обстоятельства моего собственного детства: я втайне боялась, что обречена на повторение истории.

И все же материнская забота была моей главной целью. Я видела это в своих отношениях с друзьями, с Элвисом, с собственной матерью. Меня учили предугадывать потребности других, лезть из кожи вон в стараниях исправить ситуацию, пусть даже в ущерб себе.

Джулия приветствовала меня у порога римским поцелуем (в обе щеки). На ней были расклешенные брюки для йоги и кожаные сапоги на плоской подошве; вокруг длинной, как у статуи, шеи обмотан фиолетовый шарф с цветами, перевитыми золотом. Когда Джулия была серьезна, в ней виделась блаженная повадка ренессансной святой, а в остальное время – «резиновочелюстная» дурашливость Харпо Маркса ^[49]. Стоявший за ней Павел, ну чисто плюшевый мишка, приветствовал меня объятием и вручил бумажный пакет с круассанами и латте.

– Э! – воскликнула Джулия, когда я пристраивала шкатулку с Элвисом позади рычага передач ее гибридной «Хонды». У каждого было для этого пса свое прозвище: Карен Зи называла его Эль и Красавчик, Джудит и Рэйнбоу – Элви. Павел использовал более мужественное Э-мэн, а Том Рэббит звал Королем. Для Кофи, четырехлетнего сына Рэйнбоу, он был Элва. Я звала его Зайкой.

Джулия вручила мне маленькую плоскую коробку, обернутую голубой бумагой.

– Заранее с днем рождения, – сказала она. Внутри оказалась клавиша от старинной печатной машинки, оправленная в серебро и стекло, с буквой Э.

Кое-кто закатывал глаза по поводу моей преданности своему псу, но не Джулия. Я прицепила букву Э к голубой подвеске-медальону, которую носила на шнурке на шее. В нем хранилась часть праха Элвиса. Я не могла объяснить ни утешение, что ощущала, нося его на себе, ни логику этого поступка. Наряду с мехом и костями, которые лежали рядом с фигуркой медведя у меня дома, прах Элвиса помогал мне определять свое местонахождение в этом мире.

И еще я просто хотела, чтобы он повсюду ездил со мной. До сих пор.

Мы с Джулией сняли дом на плоском холме за окраиной Таоса, с кухней и задним двором, где были газовый гриль и купальня. Я упаковала стейки, толстенькие красные помидоры, гребешки и анчоусы, сыр и хороший хлеб, яйца и тортильи, пару бутылок кавы ^[50] и красного вина и планировала погреть кости под небом Новой Мексики. И сослужить еще одну последнюю службу своему псу: ему нужна была подобающая урна – не чрезмерно торжественный монолит из камня или дерева, не «хорошенькие» варианты с ангельскими крылышками и херувимчиками и надписью ХОРОШИЙ МАЛЬЧИК, но вместилище, которое подошло бы ему. Что-то дикое и чуть дурашливое, что-то неожиданное, что-то единственное в своем роде. На окраинах Таоса было полно гончарных лавок, где целые ряды и комнаты были заняты керамикой и глиняной посудой, которую рекламировали плакатики с объявлениями: 50 % РАСПРОДАЖА ТОЛЬКО СЕГОДНЯ! Мы собирались посетить их все.

В первый день мы поехали в миссию святого Франциска Ассизского, круглую саманную церковь; ее трансепты напоминали женские бедра, чьи меняющиеся юбки из света рисовала Джорджия О’Киф. Внутри была часовня Девы Марии Гваделупской. Джулия поставила свечу и прочла молитву о материнстве. Я всегда дивилась тому, насколько много света дают огни в католических храмах: свечи горели с той яркостью, которая превосходит простой огонь. В юности я была убеждена, что качество этого света означает присутствие Божие.

Выйдя на улицу, я подошла к известной мне лавке, где торговали retablos ^[51] и milagros ^[52], и в блюде с амулетами, посвященными распространенным молитвам, нашла крохотного младенчика. Чего там только не было – плечи, колени и сердца, фигурки молящихся, дома и домашний скот. Когда Джулия вышла ко мне, было видно, что она плакала. Глинобитный потолок лавки был низким, стены – мягкими и напоминавшими пещеру. Деревянные образки святых всех размеров и цветов висели на стенах от пола до потолка. Я сунула Джулии в ладонь младенца, пока она перебирала маленькие ламинированные открытки с изображениями святых. Мы решили, что ей нужен святой Герхард Майелла – святой-покровитель будущих матерей, чей платок, по слухам, помог одной женщине в трудных родах годы спустя после его смерти. На открытке с его изображением была молитва: «Сделай меня плодовитой в отпрысках».

Каждый день мы заходили в одну-две лавки – возвращаясь из Абикиу и с Ранчо Привидений или выезжая исследовать крохотный Арройо-Секо, – чтобы я могла пройтись по длинным рядам в поисках подходящей урны. Я рассматривала ярко раскрашенную талаверу ^[53] и деревенские глиняные горшки, черные оахакские узоры и охряно-рыжие оттенки керамики из Мата-Ортис; но ничто мне не глянулось.