Закат империи - читать онлайн книгу. Автор: Олег Суворов cтр.№ 26

— Не хочешь ли угоститься, приятель? — развязно спросил этот человек Кирпа, когда хозяин таверны принёс кувшин и ему.

— Неужели такой знатный господин унизится до того, что будет пить с рабом? — вдруг тихо, но внушительно спросил сириец, немного отодвинув стакан от своих губ. Незнакомец вздрогнул и негромко выругался.

— Какого чёрта! — гневно, растерянно, но тоже тихо спросил он. — Ты, видно, уже напился, что несёшь такую чушь? С чего ты взял, что я какой-то там господин?

— Если вам угодно таиться, то я не настаиваю, — с лёгким поклоном сказал сириец. — Однако хочу заметить, что чем скорее мы перейдём к сути дела, тем вернее сойдёмся в цене. Ведь вы же шли за мной от самого дома благородного Боэция не для того, чтобы пить эту кислятину в захудалой таверне?

Незнакомец, поднявший стакан и сделавший несколько вынужденных глотков, действительно закашлялся, и лицо его исказила гримаса отвращения.

— Оставьте в покое это вино, иначе ваш благородный желудок просто извергнет его обратно, и тогда хозяин может выкинуть нас вон, — с лёгкой насмешкой заметил Кирп.

— Хватит болтать о моём мнимом благородстве, — свирепо заметил незнакомец и с угрозой в глазах наклонился к сирийцу. — Запомни, я всего лишь слуга в богатом доме. Всего лишь слуга — и не более!

— Лучше всего я запомню именно то, что ваш дом богат, — мгновенно отозвался Кирп. — Поскольку и я когда-то знал, как это прекрасно — быть богатым. Любая философия пытается научить своих последователей, как быть свободными духом, но делает это лишь потому, что не может научить их тому, как стать свободными телом. Сам же я давно постиг эту простую, но великую истину — освободить нас от телесных страстей могут не аскетизм или стоицизм, заставляющие подавлять или пренебрегать этими страстями, тем самым лишь загоняя их внутрь, но лишь подлинный гедонизм, дающий им вырваться наружу и приносящий блаженное утомление, которое и позволяет нам почувствовать себя свободными... Но как же гнетут дух эти проклятые страсти, когда ты настолько беден, что вынужден притворяться перед самим собой, проклиная собственное смирение...

— Ты служишь в доме Боэция?

— Зачем задавать вопрос, ответ на который заранее известен, — меланхолично заметил Кирп. — Да, я служу у благородного magister officiorum и льщу себя надеждой, что он доволен моей службой.

— Однако ты, судя по этим нелепым речам, не очень-то доволен своим господином?

— О да, ибо он слишком добродетелен, а я слишком порочен и потому не могу надеяться на его сочувствие своим потаённым желаниям. Он вволю питает меня целомудренным молоком мудрости, забывая о том, что многим философам необходимо ещё и порочное вино желаний. Но что угодно от меня вашей милости? Отравить его я не возьмусь, навести порчу тоже... Ого, да вы вздрогнули!

Незнакомец с каким-то непередаваемо странным выражением лица отодвинулся прочь от Кирпа. Сириец усмехнулся одними уголками губ и посмотрел на своего собеседника, так сильно прищурившись, что тот уже не мог разобрать выражения его глаз.

— А, дело идёт всего лишь о соглядатайстве? Вас интересуют разговоры, которые ведёт благородный Боэций?

— Ты демон, — глухо произнёс этот человек.

— О нет, я просто чудом услышал последний разговор своего господина, который состоялся между ним и благородным сенатором Альбином не далее как пару часов назад. Случилось так, что в тот момент я оказался за прекрасной статуей Юпитера-громовержца, пытаясь изучить полустёртую латинскую надпись на спине этого языческого бога. Знали бы вы, какое это удовольствие — слушать беседу учёных мужей! Там содержалось столько интересного, что я, пожалуй, смогу напрячь свою память и кое-что пересказать, но лишь при условии...

— Я заплачу.

— Прекрасно. Тогда пять тысяч сестерциев, и завтра встречаемся в это же время.

— Пять тысяч? Да это цена целого дома!

— А разве мысли мудрейшего из министров и философов нашего королевства не стоят этого?

Незнакомец резким движением хлебнул вина, поперхнулся, закашлялся и, уже поднимаясь со скамьи, прохрипел:

— Я приду завтра с деньгами.

— А я с мыслями своего мудрого господина.

Оставив Кирпа, незнакомец проворно выскочил из таверны и быстро пошёл по улице, направляясь к центру города. Пройдя квартал, он решил, что движется слишком медленно, и тогда пустился бегом, отшвыривая по пути уличных мальчишек и путавшихся под ногами собак. Пробежав ещё квартал и окончательно запыхавшись, он остановился напиться воды у уличного фонтана.

— Проклятый раб! — пробормотал он, вытирая лоб смоченным концом пенулы и вспоминая недавний разговор. — Никогда не думал, что придётся... Ну, братец, дорого мне даются твои поручения!.. Проклятый раб!

Наконец он двинулся дальше и вскоре оказался перед воротами дома, который принадлежал королевскому референдарию Киприану. Ни минуты не раздумывая, он решительно постучал, а когда ему открыли, с силой оттолкнул раба и вошёл внутрь.

В тот день тронный зал королевского дворца Равенны вместил в себя представителей самых влиятельных и знатных римских и готских семей. По давно установившейся традиции, преодолеть которую не смог даже Теодорих, римляне толпились справа, а готы — слева от возвышения, на котором находились два трона — для самого короля и его супруги королевы Элии. Многие пришли с жёнами и дочерьми, чьи экзотические наряды и сверкающие драгоценности придавали этому собранию атмосферу придворного пира. Впрочем, подавляющее большинство присутствующих явились сюда, лишь повинуясь требованиям дворцового этикета, а сам спор их мало интересовал. Тем более что разобраться во всех этих догматах и силлогизмах, да ещё касающихся такого сложного вопроса, как сущность Божественной Троицы, могли, пожалуй, только два человека — Кассиодор и Боэций.

Несмотря на то что за стенами дворца был ясный осенний день, в этом огромном мраморном зале ярко пылали светильники, покрывая разноцветными бликами мозаики и фрески, изображавшие разные сцены из прославленной римской истории. Но некоторые из мозаик были уже переложены. Теодорих посчитал, что его победа над Одоакром имеет не меньшую значимость, чем победа Цезаря над Помпеем в битве при Фарсале, и приказал равеннским мастерам заменить изображение одной битвы на другую.

К королеве Элии — дочери франкского короля Хлодвига — приблизился придворный гот и, опустившись на одно колено, протянул ей большой золотой кубок, на дне которого перекатывались два шара из слоновой кости — белый и чёрный. Королева Элия, надменная, но уже сильно увядшая женщина, покрывавшая своё лицо толстым слоем притираний и румян, чтобы скрыть многочисленные морщины, не глядя на кубок, опустила туда руку и извлекла белый шар. Это означало, что начать спор предстояло Симмаху, который уже нетерпеливо прохаживался перед королевской четой, одетый в белую сенаторскую тогу с широкой пурпурной полосой. Боэций с лёгким беспокойством посмотрел на своего тестя, которому недавно исполнилось шестьдесят пять лет, но который ещё ухитрялся сохранять гордую осанку, упругую походку и звучную, энергичную речь. Но чёрные глаза его видели уже не так хорошо, как в молодости, большой лоб бороздили многочисленные морщины, а седые волосы заметно поредели, обнажив затылок. День накануне диспута Боэций и Симмах провели в многочасовой беседе, обговаривая все детали. Принцепс сената пообещал вести себя максимально сдержанно и в споре ограничиваться исключительно заданной темой. Но он был вспыльчив и горд, а потому легко мог поддаться безудержной вспышке гнева, особенно если его умело спровоцировать. Кто знает, какие инструкции получил Эннодий от Кассиодора?