Правила ведения боя. #победитьрак - читать онлайн книгу. Автор: Катерина Гордеева cтр.№ 131

Всё это, безусловно, важно. Но Евгении кажется, что должно быть что-то еще глобально важное, что-то помимо простых бытовых человеческих радостей. Ей почему-то не верится в простоту случившегося: не верится, что эта как будто дополнительная жизнь – после рака – была ей отпущена просто так, не в обмен на что-то, не под процент и не за дополнительную плату. А просто так. Для того, например, чтобы радоваться веселому первому весеннему солнцу.

Солнце, находившееся в начале нашего интервью с Лаймой Вайкуле в зените и свалившееся в самый трудный момент разговора за горизонт, теперь сменилось большой, похожей на спелый абрикос, луной. Круглая луна отражается в темной осенней воде Москвы-реки, рассыпается тысячами осколков, отсвечивает в большом окне ресторанной веранды, падает в чашки с чаем, тает на кончиках ложек. За четыре с половиной часа, кажется, проговорена целая жизнь. «Как вы думаете, людям это действительно будет полезно?» – спрашивает она. Ответить я не успеваю. У нее звонит телефон. Лайма слушает внимательно, кивает. Говорит собеседнику: «Сейчас, минутку, я достану тетрадь и буду записывать». Спрашивает в трубку: «Какая стадия? А где лечились до этого? Какая была химия? Почему отказали в госпитализации?» Потом опять слушает. Наконец говорит: «Я понимаю, в каком вы сейчас состоянии. Но постарайтесь держать себя в руках. Вы нужны вашему мальчику. Больше ему сейчас опереться не на кого. Как только я пойму, что смогу вам помочь, перезвоню». Положив трубку, читает мне по записям в тетрадке короткую историю болезни трехлетнего малыша: нейробластома, третья стадия, врачи в России сказали, что не берутся ни лечить, ни оперировать. Нужна экспертная консультация, то есть второе мнение. Мы снова возвращаемся за стол: она так и не ушла, хотя уже пару раз собиралась. Она почти критично опаздывает на какую-то важную репетицию, с площадки то и дело звонят обеспокоенные люди. Оказывается, что незнакомый мальчик важнее. В четыре руки обзваниваем приходящие на ум благотворительные фонды, пытаясь устроить ребенка на консультацию, а значит, понять: есть ли какой-то шанс. В России или за границей. И сколько это может стоить. «Катя, если у вас быстрее, чем у меня, появится какая-то информация, как ему помочь, дайте знать, хорошо? Если понадобится моя помощь: звонить, просить, требовать – тоже звоните. И надо будет понять, сколько всё это будет стоить. В общем, держите меня в курсе». Я киваю и спрашиваю: «А откуда у папы мальчика ваш телефон?» Она пожимает плечами: «Не знаю. Очень у многих мой телефон. Почти каждый день звонят люди, которым нужна помощь. Как им не ответить? Я же понимаю, в каком они состоянии. И я прекрасно понимаю, что такое рак, я через это прошла. В каком-то смысле я могу быть проводником и помощником для этих людей. Насколько могу, я помогаю».

Уже по пути к машине она скажет: «Знаешь, мне иногда кажется, что рак был послан мне для того, чтобы открыть мое сердце. Я была очень черствой, я никого, кроме себя, не чувствовала, не понимала чужой боли. Рак вылечил эту болезнь. За это я ему благодарна».

Машина паркуется. Она уезжает. А я остаюсь, не до конца понимая: мы договорили или нет? Или до самого главного так и не добрались? Потом окажется, что мы еще будем и созваниваться, и переписываться, и дважды встретимся, чтобы договорить. Ее почта и вправду переполнена историями чужих болезней, которые теперь уже, конечно, никакие не чужие. Они – часть ее жизни. Жизни после рака.

«Мне недавно рассказали несколько историй о детях, скорее даже подростках, которые, пережив рак, выздоровев, бросаются во все тяжкие, словно проверяя на прочность жизнь. Никак не могу понять, с чем это связано?» – вдруг посреди увязшего в московской пробке разговора спрашивает Людмила Улицкая. В этот момент мы наконец вырываемся из затора на трассу. И, перестраиваясь из ряда в ряд, я прячу отсутствие ответа за водительской сосредоточенностью. Но мне кажется, он у нее должен быть. Она же вроде знает ответы на все трудные вопросы.

Ухватившись за возможность еще одного разговора, я вызвалась воскресным утром подвезти писателя Людмилу Улицкую в Кораллово, в лицей для детей-сирот, который еще до ареста построил бывший глава ЮКОСа Михаил Ходорковский. Улицкая – попечитель лицея.

Мы обе знаем дорогу, но за разговором все время пропускаем нужные повороты. Хотя теперь кажется, что это не я ее, а она меня интервьюирует. Приходит в голову: ей это надо для будущей книги. Историй о том, как повзрослевшие за время болезни дети, выздоровев, испытывают жизнь на прочность, действительно много. И объяснений этому почти нет. С трудом нащупываем одно из возможных: подростки, проведшие месяцы и даже годы в больничных стенах и пережившие большие страдания, не верят в реальность того, что болезнь кончилась, а жизнь началась, не понимают смысла этой отвоеванной жизни. «Может быть, так», – соглашаюсь я. «Нет, должно быть что-то еще, что заставляет их вдруг начать себя вести безобразно, делать больно близким, рисковать собой, – качает головой Люся. – Может быть, нехватка того невероятного внимания и заботы, что были во время болезни? Ты как думаешь? Я думаю, что там, за горизонтом, нас ждет нечто совершенно необыкновенное, отсюда непредставимое. Во многом благодаря тому, что первая смерть, которую я видела в своей жизни, была прекрасна, я и нахожусь в том непоколебимом убеждении, что человеку дан шанс умереть осмысленно. Не во тьме страдания, не в ярости раздражения, не в гневе и ненависти к живым, а уйти очень хорошо. Поэтому у меня есть над чем работать».

На этих словах – умирать надо не во тьме страдания, не в ярости раздражения и гневе – у меня возник эффект дежавю. Это я, кажется, уже слышала. Господи, совершенно точно слышала. Воспоминание, как вспышка. Перед глазами залитый солнечным светом и до потолка, до невозможности дышать, заполненный дымом сигарет кабинет главного врача Первого Московского хосписа, основательницы фонда помощи хосписам «Вера» Веры Миллионщиковой. Кабинет, в который я так долго мечтала попасть, но меня не пускали: я ведь телевизионный журналист, а телевизионных журналистов Вера Васильевна не любит. «Пропуск» мне выбил друг, журналист Валерий Панюшкин: по-товарищески поручился. Вера поверила не сразу, я тогда работала на телеканале НТВ. «А о чем вы хотите снимать? А зачем вам это? А ваше начальство согласится это показывать? А где гарантия, что вы не наврете и не навредите хоспису и, главное, людям в хосписе?» – засыпала меня вопросами Миллионщикова на первой же встрече. Мы еще встретились, кажется, раз пять, прежде чем Вера Васильевна позволила мне прийти в хоспис с телекамерой. Однако, позволив, доверилась раз и навсегда. До сих пор не представляю, как она (с таким-то характером, с такой-то страстью контролировавшая всё, что касается хосписа и его людей) себя сдерживала, чтобы не руководить, не управлять и не визировать эти съемки.

Фильм о Первом Московском хосписе, первым главным врачом которого была Вера Миллионщикова, вышел на НТВ в рубрике «Профессия репортер» в апреле 2009-го. Вера Васильевна не требовала ни предварительного сценария, ни предварительного просмотра. Просто не спала всю ночь накануне эфира. Об этом я узнаю потом. Посмотрев фильм, она позвонит и скажет: «Будем дружить, вы меня не подвели».

А потом будет одно из самых странных и завораживающих интервью в моей жизни. В комнате, залитой солнечным светом и заполненной дымом сигарет, мы говорим с Верой Миллионщиковой о смерти, которая случается с теми, кому не удалось победить болезнь.