– Эта часть маяка квадратная в плане, верно? – спросил Хесфмоис.
Магистр снова кивнул.
– Так вот, следующая часть должна быть восьмиугольной и уже – немного, но уже. Как, по-вашему, быть плотникам, которым почти не на что опереться ногами, когда они сколачивают леса; или каменотесам, карабкающимся по этим лесам, чтобы шлифовать и полировать внешнюю поверхность блоков; или бетонщикам, которым надо соскабливать выдавливающиеся между блоками излишки раствора?
– Вы хотите сказать мне, что теперь риск возрос, – медленно произнес Аргирос.
– Вот об этом я и говорю.
– Как мы тогда можем его уменьшить? – спросил магистр. – Я имею в виду уменьшить настолько, чтобы все гильдии вернулись к работе? Александрии, и всей империи, нужен восстановленный маяк.
– И в Александрии, и во всей империи и гнилой фиги не дадут, сколько бы рабочих ни погибло при его восстановлении, – с горечью сказал Хесфмоис. – Теперь вы видите, в чем загвоздка, человек из Константинополя. Что вы собираетесь предпринять?
– Сейчас я не знаю, – ответил Аргирос. – Честно. Я не могу творить чудеса, хотя на эту башню с завистью могли бы взирать многие святые столпники
[20]
.
Хесфмоис проворчал:
– По крайней мере, вы честны. Вы…
Он осекся: магистр поднял руку.
– Я не закончил. Так или иначе, но я найду ответ. Клянусь Богом, Богородицей и святым Муаметом, покровителем перемен, да услышит он мои слова.
– Да услышит, – повторил Хесфмоис и перекрестился; Аргирос последовал его примеру. Плотник добавил: – Только обратят ли внимание на это префект и его люди, это другой вопрос.
Не дожидаясь ответа, он начал спуск по лестнице. Напоследок окинув взглядом панораму города, Аргирос отправился за ним.
После обеда, уже вернувшись с острова в город, Василий пристально смотрел в сторону наполовину восстановленного маяка. Ему вспомнилась непристойная игра слов, которая невольно занимала его сегодня утром. Думая об этой фривольности, он почувствовал эрекцию.
Василий нахмурился и сжал кулаки, пытаясь подчинить тело своей воле. Но тело, как обычно, сопротивлялось.
«О, из тебя выйдет хороший монах, – с досадой сказал себе Аргирос, – замечательный монах; тебя канонизируют после смерти под именем святого Василия Приапа
[21]
.»
Теперь его воспоминания обратились к Елене. Но он вспоминал ее слишком живо, вспоминал прикосновения ее губ, желание, разливавшееся по ее телу. Он поймал себя на мысли о Зоис – какова она? Он ужасно злился на себя. Это было не только уступкой постыдной похоти, но и предавало память умершей жены. И все же он думал о Зоис.
Ночью он опять видел сон и, как всегда, проснулся слишком рано.
– Дорогой мой господин, не иначе, вы шутите! – Брови Муамета Деканоса поднялись к линии волос. – Вы хотите, чтобы я сел и принялся торговаться с этими… этими работягами? Это же создаст ужасный прецедент! Ужасный!
– Я думал об этом, – признал Аргирос. – И мне это не нравится. Но мне не нравится и то, что маяк недостроен. Как и императору. Вот в чем непосредственная задача. А прецедент – это всего лишь прецедент.
Деканос смотрел на магистра, точно тот только что предложил силой обратить все население империи в веру персов-огнепоклонников.
– Прецедент – составная часть клея, который держит империю в целости, – чопорно заметил заместитель префекта.
– Верно, – ответил магистр. – Поставки зерна из Александрии в Константинополь – это еще одна составная часть. Император теряет терпение из-за того что суда на обратном пути сюда сбиваются с пути. И этому он придает больше значения, чем прецеденту.
– Это вы так считаете, – парировал Деканос. – Вы.
– Вы хотите, чтобы я встретился с префектом и выслушал его мнение относительно вашей позиции?
Лицо александрийского чиновника помрачнело от злости.
– Это провокация.
– Посмотрим.
По сути, Деканос был прав. В споре с кем-либо из далекой и ненавистной столицы префект встал бы на сторону своего заместителя, в этом магистр не сомневался. Если бы Аргирос был близким другом магистра официорий, а не просто одним из магистров, тогда даже сам императорский префект не посмел бы его игнорировать. Но по письму Георгия Лаканодракона можно было предположить, что Аргирос близок к нему. Василий встал, взял свиток пергамента и развернул его перед носом Деканоса.
– Надеюсь, вы не забыли об этом.
– Ну и что? – Деканос еще хмурился. – Если говорить по делу, – продолжал он, – как вы сможете собрать всех строптивых лидеров гильдий и, если даже они на что-то согласятся, заставить их и ремесленников выполнять данные обещания? Имейте в виду: они скажут что угодно, лишь бы избежать давления со стороны, а потом развернутся и сделают все наоборот.
По тому, что чиновник сменил предмет спора, Аргирос понял, что тот сдался.
– Если они поступят так, разве они не выйдут за пределы того, что вы, александрийцы, готовы терпеть в рамках права на анахорезис? – спросил магистр. – Тогда вы сможете использовать любую подручную силу без особых опасений, что город охватит восстание.
– Возможно. – Деканос скривил губы. – Возможно.
– Что касается приглашения вожаков гильдий, – твердо заявил магистр, – это предоставьте мне. Я не собирался вовлекать вас в переговоры с ними без должной подготовки.
– Разумеется, – сказал Деканос, смягчившись под впечатлением проявленной Аргиросом щепетильности в соблюдении порядка. – Хм-м. Да, думаю, при этих условиях вы можете попробовать, если отметите нашу невиданную терпимость в отношении ремесленников в этом конкретном деле.
– Конечно, – сказал магистр, хотя и не намеревался отмечать ничего подобного.
Он поклонился, повернулся к выходу и позволил себе улыбнуться только тогда, когда оказался спиной к александрийцу. Продолжая улыбаться, он направился к Хесфмоису в квартал Ракотис.
Ступив сквозь занавесь из бус, он не увидел мастера-плотника. В мастерской был только один работник; к счастью, он говорил по-гречески.
– Он не приходить до завтра, – сказал парень. – Он помогать строить – как это? – трибуну для шествия. Занят всю ночь, он сказать. – Тут парень рассмеялся. – Он ужасно увлечен этим. Я тоже туда, но мне надо починить этот шкаф для богатого заказчика. Он хочет его немедленно, во что бы то ни стало. Богатые всегда такие.