Как работает мозг - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Пинкер cтр.№ 118

Данные наблюдения интересны, но мне кажется, что здесь упускается один важный момент. Системы правил – это идеализации, которые абстрагируются от осложняющих аспектов реальности. Мы никогда не наблюдаем их в чистом виде, но от этого они не становятся менее реальными. Никто никогда не видел треугольник без высоты, самолет без трения, точечную массу, идеальный газ или бесконечную популяцию, внутри которой происходит произвольное межвидовое скрещивание. Но это не потому, что все это – бесполезные выдумки, а потому что они скрываются под покровом сложности и конечности нашего мира и под многочисленными слоями «шума». Концепт «мать» прекрасно поддается определению в рамках ряда идеализированных теорий. В генетике млекопитающих мать – это источник половой клетки, которая всегда содержит икс-хромосому. В эволюционной биологии – особь, вырабатывающая более крупную гамету. В физиологии млекопитающих – место, где происходит внутриутробный рост и рождение; в генеалогии – прямой предок женского пола; в некоторых юридических контекстах – законный представитель ребенка и супруга отца ребенка. Такая широта трактовки концепта «мать» связана с идеализацией идеализаций, в ходе которой все системы выбирают одни и те же характеристики: производительница яйцеклетки вынашивает эмбрион, рождает потомство, выращивает его и становится супругой донора спермы. Точно так же, как трение не опровергает законов Ньютона, редкие нарушения этого идеализированного определения, на котором сходятся генетика, физиология и право, не делают концепт «мать» более размытым в пределах каждой из этих систем. Наши теории, как научные, так и популярные, позволяют путем идеализирования абстрагироваться от царящей в реальном мире путаницы и вскрыть лежащие в ее основе причинно-следственные связи ^[340].

* * *

Сложно читать рассуждения о склонности человеческого разума раскладывать явления по коробочкам, выстроенным вокруг стереотипов, и не задуматься при этом о трагедии расизма. Если люди формируют стереотипы относительно кроликов и рыб, может быть, расизм – это для нас естественно? А если расизм является естественным и при этом иррациональным, может быть, любовь к стереотипам – это нечто вроде сбоя в нашем когнитивном программном обеспечении? Многие социальные психологи и когнитивисты ответили бы на этот вопрос утвердительно. Они связывают этнические стереотипы с чрезмерным стремлением формировать категории и с нечувствительностью к законам статистики, которые неизменно показали бы, что наши стереотипы ложны. В одной дискуссионной интернет-группе для разработчиков нейронных сетей как-то обсуждался вопрос о том, какие алгоритмы обучения лучше всего подошли бы для того, чтобы имитировать мышление Арчи Банкера. Участники дискуссии пришли к мнению, что люди становятся расистами, когда их нейронные сети плохо работают или испытывают недостаток хороших обучающих примеров. Если бы у наших нейронных сетей был подходящий алгоритм обучения и достаточное количество данных, они бы вышли за пределы ложных стереотипов и начали бы корректно регистрировать факты равенства всех людей.

Некоторые этнические стереотипы в самом деле основываются на плохой статистике или вообще формируются без ее привлечения; они являются продуктом коалиционной психологии, которая заставляет людей автоматически очернять всех, кто не принадлежит к их коалиции (см. главу 7). Другие стереотипы могут основываться на достоверных статистических данных о несуществующих людях – вымышленных персонажах, которых мы встречаем каждый день на маленьком и большом экране: итальянских мафиози, арабских террористах, чернокожих наркоторговцах, азиатских мастерах кунг-фу, британских шпионах и т. д. ^[341]

И все же, как ни печально, некоторые стереотипы основываются на достоверных статистических данных о реальных людях. В Соединенных Штатах в настоящее время наблюдаются реальные и очень значительные различия между этническими и расовыми группами по средним показателям успеваемости в школе и по количеству преступлений с применением насилия. (Статистика, конечно, ничего не говорит о наследственности или о каких-либо других вероятных причинах.) Обычные люди довольно точно оценивают эти различия; а некоторые люди, чаще контактирующие с этническими меньшинствами (например, социальные работники) дают более пессимистичную и, увы, более точную оценку отрицательных характеристик – таких, как незаконность рождения и зависимость от социального обеспечения ^[342]. Человек, решивший составлять категории на основе статистики, вполне может сформировать расовые стереотипы и использовать их для принятия в отношении отдельных случаев фактически достоверных, но с нравственной точки зрения отвратительных решений. Такое отношение будет проявлением расизма, но не потому, что оно иррационально (то есть статистически необоснованно), а потому, что демонстрирующий его человек пренебрегает моральным принципом о том, что нельзя судить отдельного человека, опираясь на статистические данные о расовой или этнической группе. Получается, что довод против ханжества основывается не на требованиях к рациональному статистическому категоризатору. Он основывается на системе правил – в данном случае, нравственных правил, – которые подсказывают нам, когда нам следует отключить наш статистический категоризатор.

Вы переключили телевизор на повтор сериала «Закон Лос-Анджелеса» и хотите знать, почему это бессердечная адвокатша Розалинд Шейс плачет за трибуной свидетеля. Если кто-нибудь начнет в ответ читать лекцию о том, что количество жидкости в ее слезных протоках увеличивалось до тех пор, пока давление не превысило поверхностное натяжение, вы попросите «лектора» замолчать. Единственное, что вы хотите услышать, – что она надеется выиграть дело против бывших работодателей и льет крокодиловы слезы, чтобы убедить присяжных, что когда ее уволили, она была просто раздавлена. Однако, если бы вы увидели следующий эпизод и захотели бы узнать, почему она упала в шахту лифта, случайно ступив в открытую дверь, ее мотивы были бы существенны только для любителя фрейдизма. На самом деле нужное вам объяснение заключалось бы в том, что любая материя в свободном падении (в том числе и Розалинд Шейс) ускоряется со скоростью 9,8 м/сек каждую секунду ^[343].

Для любого события есть много возможных объяснений, и одни из них удачнее других. Даже если нейробиологам когда-нибудь удастся расшифровать всю схему соединений мозга, человеческое поведение все же будет более понятным, если его выражать в терминах желаний и убеждений, а не в граммах и вольтах. Физика не помогает нам проникнуть в суть махинаций пронырливого юриста, она даже ничего не скажет нам о многих гораздо более простых действиях живых организмов. Как отмечает Ричард Докинз, «если вы подбросите в воздух мертвую птицу, она опишет изящную параболу— точь-в-точь как сказано в учебниках физики, – после чего упадет на землю и останется там лежать. Она будет вести себя так, как должно себя вести твердое тело, обладающее определенной массой и определенным аэродинамическим сопротивлением. Но если вы подбросите в воздух живую птицу, то она не станет описывать параболу и неподвижно лежать на земле. Она улетит и, возможно, ни разу не приземлится по эту сторону границы графства». ^{[344] [345]} Мы понимаем птиц и растений в том, что касается их внутреннего строения. Чтобы узнать, как они двигаются и растут, мы вскрываем их тела и рассматриваем их кусочки под микроскопом. Однако для предметов материальной культуры – таких, как стул или лом – нам нужно объяснение другого рода: формулировка функции, которую должен выполнять объект. Было бы глупо пытаться понять, почему у стульев имеется устойчивая горизонтальная поверхность, вскрывая их и разглядывая их кусочки под микроскопом. Объяснение заключается в том, что кто-то придумал стул специально, чтобы на него опирался человеческий зад.