Как работает мозг - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Пинкер cтр.№ 113

«Я надеюсь, что Вы не убили совершенно Ваше собственное и мое дитя». Так писал Дарвин Альфреду Расселу Уоллесу, биологу, который независимо от него открыл естественный отбор. Что заставило его выражаться столь высокопарно? Дарвин и Уоллес были почитателями таланта друг друга, они настолько одинаково мыслили, что под воздействием идей одного и того же автора (Мальтуса) выработали одну и ту же теорию и сформулировали ее почти одними и теми же словами. Единственное, что разделяло этих сподвижников – человеческое мышление. Дарвин с напускной скромностью писал, что «психология будет основана на новом фундаменте», однако в своих блокнотах оценивал теорию эволюции как положительно грандиозное открытие, которое должно привести к революции в исследованиях мышления:

В дальнейшем Дарвин написал две книги об эволюции человеческих мыслей и чувств: «Восхождение человека» и «Выражение эмоций у человека и животных».

А вот Уоллес пришел к прямо противоположным выводам. Мышление, писал он, излишне усложнено с точки зрения потребностей эволюционирующего человека и не может быть объяснено естественным отбором. Напротив, «высший разум направлял развитие человека по определенному пути и с определенной целью». И ты, Брут!

Уоллес стал креационистом, когда заметил, что охотники-собиратели – а в XIX веке их было принято называть «дикарями» – с биологической точки зрения не отличались от современных ему европейцев. Их мозг был такого же размера, и они могли бы легко адаптироваться к интеллектуальным требованиям современной жизни. Однако при первобытном образе жизни, который вели наши эволюционные предки, этот уровень интеллекта был не нужен, у них не было даже подходящей возможности им блеснуть. Как же тогда он мог сформироваться в ответ на потребности образа жизни охотника-собирателя? Уоллес пишет:

Парадокс Уоллеса – факт того, что человеческий интеллект, по-видимому, не был нужен в процессе эволюции – является центральной проблемой психологии, биологии и научного мировоззрения. И по сей день ученые вроде астронома Пола Дэвиса считают, что «перебор» с мощностью человеческого интеллекта опровергает дарвинизм и предполагает необходимость назвать другую действующую силу в рамках «прогрессивного направления эволюционной теории» – возможно, некий процесс самоорганизации, который когда-нибудь сможет быть объяснен с помощью теории сложности ^[327]. Увы, это предположение едва ли можно считать более удовлетворительным, чем идея Уоллеса о высшем разуме, направляющем развитие человека по определенному пути. Одной из главных целей данной книги (и этой главы в частности) является низведение парадокса Уоллеса из разряда тайн, способных пошатнуть устои, в разряд сложных, но в целом заурядных исследовательских проблем, стоящих перед наукой о человеке.

Стивен Джей Гулд в своем весьма содержательном очерке, посвященном Дарвину и Уоллесу, называет Уоллеса приверженцем крайнего адаптационизма, который игнорирует возможность экзаптаций: адаптивных структур, которые «по счастливой случайности в результате усложнения оказываются подходящими для других ролей» (как в случае, когда кости челюсти превратились в кости среднего уха) и «особенностей, которые, сформировавшись, не имеют особой функции… однако остаются доступными для последующего кооптирования» (таких, как большой палец панды, который на самом деле представляет собой видоизмененную кость запястья).

Я согласен с Гулдом в том, что мозг стал способен делать расчеты и играть в шахматы в результате экзаптации, но для таких людей, как мы, верящих в естественный отбор, это всего лишь свидетельство веры. Оно поднимает вопрос о том, кто или что занимается этим усложнением и кооптированием и почему исходные структуры оказались подходящими для кооптирования. Аналогия с заводом здесь не подходит. Компьютер, выдающий чеки на зарплату, не может подсчитывать результаты голосования или играть в крестики-нолики, если предварительно его не перепрограммировать.

Уоллес оказался на ложном пути не столько потому, что был убежденным адаптационистом, а потому, что был посредственным лингвистом, психологом и антропологом (если судить его по современным стандартам – что, конечно же, несправедливо). Он заметил пропасть, отделявшую простое, конкретное, приземленное мышление охотников-собирателей от абстрактного рассуждения, имеющего место в таких занятиях современного человека, как наука, математика или шахматы. Однако никакой пропасти не существует. Уоллес, нужно отдать ему должное, опередил свое время, осознав, что охотники-собиратели не стоят на низших ступенях некоей биологической лестницы. Тем не менее он ошибался, рассуждая об их языке, мышлении и образе жизни. Преуспеть в качестве охотника-собирателя – задача посложнее, чем математические подсчеты или игра в шахматы. Как было показано в главе 3, у людей во всех обществах есть слова, обозначающие отвлеченные понятия, способность предвидеть что-то кроме своих элементарных потребностей и соотносить, и сравнивать, и рассуждать на какую-либо общую тему, которая не привлекает их непосредственно в чувственном отношении. И во всех уголках Земли люди с успехом применяют эти способности, чтобы перехитрить защитные механизмы местной флоры и фауны ^[329]. Далее мы увидим, что все люди уже с колыбели осуществляют нечто вроде научного мышления. Мы все на уровне интуиции являемся физиками, биологами, инженерами, психологами и математиками. Благодаря этим врожденным талантам мы превосходим роботов и сеем на планете хаос.