Клапауций принялся отговаривать друга от такого намерения, как мог, но тщетно. В очередной раз убедившись в упрямстве Трурля, не допускавшего и мысли отказаться от столь своеобразно возникшего плана нового путешествия, он оставил попытки и заявил, что не желает его больше в глаза видеть. Тем не менее, вскоре Клапауций и сам засобирался в дорогу, чтобы не дать своему старому другу погибнуть в одиночку – как-то сподручнее все же вдвоем глядеть в глаза смерти.
Запасшись всем необходимым, ибо экспедиция предстояла в места пустынные (хоть и не столь живописные, как описаны в книге), друзья отправились в путь на испытанном не раз судне, по мере углубления в неведомые просторы задерживаясь то тут, то там, чтобы сориентироваться и разведать обстановку. Не так многое, однако, удавалось узнать от местных обитателей, которые здраво судили и могли поделиться сведениями лишь о своей округе, а о местах более удаленных, где им не доводилось бывать, плели всевозможные небылицы, особенно подробно живописуя и смакуя всякие ужасы. Клапауций, в конце концов, охарактеризовал подобные байки всем известным выражением «маразм крепчает».
По мере приближения корабля, после пяти-шести миллионов огненных выхлопов, к Черной Пустыне, все чаще до путешественников стали доходить слухи о неком разбойнике-великане по прозвищу Гоп-Стоп. Никто из рассказывавших о нем никогда сам его не видел и не мог сказать, откуда такое странное прозвище. Трурль предположил, что когда-то на воровском жаргоне оно могло означать что-то вроде «Инь-Ян», что позволяло говорить о двойственной и даже полярной натуре этого разбойника. Более трезвомыслящий Клапауций предпочел воздержаться от гипотез. Как можно было понять из выпусков новостей, этот жестокий разбойник являлся еще и истероидным психопатом, легко впадавшим в неистовство. Любая добыча казалась ему недостаточной, и, уже обобрав свою жертву до нитки и не удовлетворив гложущую его алчность, он принимался яростно избивать ее до полусмерти, прежде чем отпустить. Призадумались друзья-конструкторы, не обзавестись ли им ввиду этого каким-нибудь огнестрельным и холодным оружием, прежде чем устремляться в Черную Пустыню, однако, обсудив это, решили, что лучшим из всех видов оружия являются их универсальный и дальнобойный разум и отточенная конструкторская мысль, после чего продолжили свой путь налегке.
Необходимо признать, что Трурль в этом путешествии был горько разочарован тем, что звездные россыпи, пылающие огни, мертвые пустыни и метеоритные барьерные рифы куда живописнее рисовались в его воображении и описывались в старинной книге, чем представали глазам путешественников. Звезды попадались им все какие-то неказистые и немолодые, да и тех кот наплакал. Одни едва мерцали, как дотлевающие в пепле угольки, другие уже потемнели, и только в трещинах их сморщенной шлаковой скорлупы просвечивали красные прожилки. Никаких тебе пылающих джунглей или таинственных омутов, никто из местных жителей о таких даже не слыхал, ибо всякая пустыня тем и отличается, что скучно и нудно в ней до посинения именно по причине ее пустынности – и точка. Что же касается метеоритов, то такого добра в космосе выше крыши, и в их мусорном вороньем грае почти неразличимо благородное звучание настоящих магнетитов или вулканических тектитов. Целая их река тянулась к южному галактическому полюсу, до которого было уже рукой подать, и куда подспудное космическое течение, с завихрениями, сносило несметное множество космического мусора, – обломков, отходов и отбросов, – из центральных областей галактики. Поэтому соседние народы и звали эту пустошь не пресловутой Пустыней Кромешной, а попросту мусорной свалкой.
Трурль старался скрыть, насколько возможно, постигшее его глубокое разочарование от Клапауция, чтобы не дать ему повода для злорадства, и твердой рукой направил их корабль в Пустыню, начав снижение. Сначала забарабанил песок по днищу корабля, а затем всякие звездные нечистоты, заброшенные сюда солнечными протуберанцами, облепили его обшивку таким толстым вязким слоем, что одна мысль о предстоящей чистке отбивала последнюю охоту к путешествиям.
Звезды сразу же скрылись в обступившем сумраке, и приходилось лететь почти на ощупь. Как вдруг корабль тряхнуло так, что задребезжала вся имевшаяся на борту утварь, – горшки, приборы и прочее, – и астронавты ощутили резкое ускорение, переходящее в падение, после чего раздался жуткий треск, и корабль довольно мягко сел на что-то или же воткнулся носом во что-то и замер, сильно накренившись при этом. Путешественники припали к иллюминаторам, но ничего разглядеть было невозможно – тьма такая, хоть глаз выколи. И тут раздались удары – кто-то невидимый и наделенный чудовищной силой пытался проникнуть внутрь корабля, так что переборки тряслись и содрогались. Только теперь друзья немного пожалели о своей предусмотрительной безоружности, однако не время было для сожалений, и чтобы кто-то не повредил и не сорвал силой люк корабля, они сами открыли его изнутри.
Глядят они – а кто-то уже морду свою безразмерную в люк пытается протиснуть. О том, чтобы самому войти целиком, и речи не может быть, настолько он огромен. Морда, надо сказать, отвратительная до невозможности, глазками вдоль и поперек и сверху донизу вся усеянная, носяра, как пила, и челюсти – не челюсти, а жвалы какие-то, стальные и крючковатые. Не шевелится застрявшая в люке морда, только глазками воровато стреляет во все стороны, каждая их группка свою часть помещения обследует, а выражение у морды как бы оценивающее: чем здесь можно поживиться и стоит ли овчинка выделки? Смысл подобного высматривания дошел бы даже до олуха, не говоря уж о двух конструкторах.
– Что здесь ищешь? – спрашивает, наконец, Трурль, разозлившийся от бесцеремонного разглядывания и затянувшегося молчания. – Чего тебе надо от нас, мордоворот?! Я – конструктор Трурль, омнипотентор всемогущий, а это мой товарищ, Клапауций, тоже известная знаменитость, мы с ним путешествуем на своем корабле как космические туристы. Поэтому немедленно убери-ка свою физиономию и помоги нам сняться с этого непонятного и явно замусоренного места, а потом укажешь нам дорогу в нормальный чистый космос, иначе мы подадим куда надо жалобу, и разберут тебя до последнего винтика! Слышишь ты, мусорщик, что я тебе говорю?!
А тот на это не реагирует никак, только продолжает пялиться и что-то как бы прикидывать про себя. Подсчитывает, что ли?
– Слушай ты, уродина! – срывается Трурль, ни с чем уже не считаясь, как ни одергивает его Клапауций, чтобы он пыл свой поумерил. – Нет у нас ни золота, ни серебра, ни драгоценностей, так что отпусти нас сейчас же, а прежде всего убери свою мерзкую рожу отсель! А ты, – обратился он к Клапауцию, – меня не одергивай, у меня свой ум имеется, и я знаю, как и с кем разговаривать!
– Они мне без надобности, – отзывается, наконец, морда, впиваясь тысячью горящих глаз в Трурля, – не золото и серебро я ищу прежде всего, и обращаться ко мне следует вежливо и уважительно, поскольку я грабитель с образованием и дипломом, и по природе очень нервный. Не такие, как вы, попадались мне, и я творил с ними, что хотел. Вот как закую вас, так и запоете у меня птичками сладкоголосыми. Мое имя Мордас, тридцать аршин во мне вдоль и столько же поперек, я, и вправду, граблю народ, но только с современным научным подходом. То, что я у всех отбираю, это сокровища знаний – важные секреты, подлинные сведения и, вообще, всякая ценная информация. А теперь давайте, выдавайте мне, что знаете, а если нет – как свистну щас! До пяти считаю: раз, два, три…