Узют-каны - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Стрельцов cтр.№ 39

Но кто это так смело и уверено продирается в ночи? Росомаха зарычала, не желая делиться едой с кем бы то ни было. Бледный уходящий месяц загородили широкие силуэты, пахнуло кровью, палёным и страхом. Одноглазому волку понадобился лишь ленивый оскал для того, чтобы росомаха заюлила, тявкнула и отступила. Ненависть трепыхалась в тёмных бусинках зрачков.

Волки ели медленно, степенно, не торопясь, урча. Когда они, казалось, были поглощены процессом настолько, что не замечали ничего вокруг, росомаха осторожно приблизилась, трусливо суетясь, чтобы отхватить хотя бы краешек кисточки от мохнатого ушка. Но вожак резко поднял морду и рявкнул предупреждающе и однозначно. И ей ничего не осталось, как затаиться в вымытых ручьём корнях сосны, напоминавших воспалённые нервы, судорожно хватающиеся за землю, и ждать, когда насытятся сильнейшие.

Ждать ей пришлось долго…

Маруся кричала, впиваясь ногтями, карябала влажную и тугую спину. Сухие колоски щекотали её со всех сторон. Терпкая, сладкая пыль закрыла веки, забилась в ноздри, дразня, призывая чихнуть и избавиться от приятного шепуче-лимонадного жжения в носу. Мысль, что тысячи сухих иголочек сеновала щекотят спину Спортсмена, почему-то доставляла наслаждение. Его пот солоноватыми капельками стекал с подбородка на её лицо, подмешивая пряности к коктейлю поцелуев, которые, казалось, хлестали, подобно перекрученным сыромятным ремням. Мир уходил, забивая полое, опустошённое тело ватой. Именно в такие моменты она была уверена, что локти и колени могут гнуться в любую сторону, независимо от сгибов, и тогда она забывала обо всём, что мешает: стыде, словах, людях и последствиях. Именно в эти крохотные, куцые мгновения она жила, вернее – воскресала, прорвавшись сквозь пелену самой себя, выступала потом на ложбинке груди. Как жаль, что всё это уходит… Уже ушло. Она что-то спросила. Он ответил. Потом стало прохладно, и тело защипали колючие ворсинки старого одеяла. Окунувшись в тёплую дрёму, внезапно очнулась от мысли, что умирает. Иначе – почему такая ясность в голове, и вся жизнь открылась простым пазлом на ладони?

Впрочем, где она – жизнь? Первое, что она помнила – голод. Постоянный, несущий обиду. Боже, откуда образовалась щель в потном, пахнущем помоями мире? И как Маруся проскользнула в неё между бесчисленными абортами? И зачем? Чтобы видеть недовольные, не выспавшиеся лица родителей, получать подзатыльники, когда крохотные ручки тянутся к засыхающему куску хлеба на столе, лежащему среди лужиц водки, воды, арбузных семечек и раздавленных окурков? А потом визжать и плакать, уткнувшись лицом в подушку, не желая видеть драки, когда отец таскал мать за волосы, а она лупила по нему полотенцем. Драка обычно заканчивалась звериной, жестокой, обезумевшей половой схваткой на диване напротив. А она плакала и не могла понять: почему ребятишки во дворе смеются и обзываются, почему девчонки в садике фыркают, обсуждая её гольфики и платья? Почему воспитательница так любит её наказывать, выделяя, выхватывая из ссоры, где участвовали ещё пять-шесть ребятишек? Почему на лето её отправляли не в лагерь отдыха, а в деревню к дяде Коле – милиционеру? И ещё тысячи разных почему! Последнее из которых: почему отец ударил мать ножом?

Он умер в следственном изоляторе. Мать через пару месяцев вышла из больницы. А что было до этого? Были семь классов в общеобразовательной школе, законченные средненько, на троечки. Были подружки, у которых иногда ночевала и учила уроки, у которых на полу не было скомканных половиков, а возлежали шикарные паласы. Было желание есть досыта и одеваться красиво. Был посёлок Туюзак со своей скотоводческой фермой, с коровами, которых она с двенадцати лет пасла летом, за что получала хоть какие-то деньги. Деньги – символ еды и одежды. Ими она не делилась с родителями – после того, как они пропили её первую получку – растягивала на пару месяцев. А затем наступала зима. Были красивые платья тех же подруг, выброшенные, вернее, подаренные за ненадобностью, перекроенные, перешитые по росту и размеру. Стрекотала швейная машинка. Были робкие пацанята, лезущие целоваться.

Она была на танцах в тот вечер, а когда пришла домой и увидела милиционера, решила, что это дядя Коля приехал в гости… но потом поняла свою ошибку. Затем – ожидание суда, о котором судачила вся родня, и который не состоялся по причине смерти обвиняемого. Но был другой суд и лишение родительских прав. Был интернат…

Маруся развернулась, высвободив мячик груди из жаркой руки, и уткнулась лицом в колючий подбородок Спортсмена. Он спал, слегка похрапывая. И ей пора спать, но мысли заполнили все канальцы мозга и продолжали стучаться в висках…

Бессовестной – обозвали её воспитатели, и были неправы. Обострённое чувство справедливости, возмущение унижением интернатских находили выход во всплесках – так называемых – «хулиганских поступках». Случай в столовой, например, обсуждался всем интернатом неделю.

Почему-то запомнилось: вторник. Во время обеда за длинным общим столом детишки с отвращением заглатывали первое, морщась от запаха кислой капусты. Маруся демонстративно отодвинула тарелку.

– Сербегешева, почему не ешь? – окликнула воспитательница, брыластая, полная женщина с жидкими, редкими волосами.

– Сами ешьте свой суп. Он гнилой капустой заправлен, – глядя в тарелку, пробормотала Маруся, думая, что её не слышно.

– Ишь, какая?! – внезапно разоралась воспитательница. – Жри чего дают! – и подошла.

– Не буду я его есть, – упрямо повторила Маруся.

– Все едят, и ты… – воспитательница слегка склонилась над столом. – И не смей врать, он даже не пахнет…

То, что произошло затем, Маруся помнила смутно: руки за голову, захват, дряблая кожа скользит по пальцам, тупой затылок – перед глазами тарелка супа, в которую окунулось широкое, удивлённое лицо воспитательницы. На седеющий затылок давит смуглая рука, рука Маруси:

– Пахнет? Пахнет? Ну как?

…Вскоре она влюбилась. Новенький, Андрей Вращенко, хлипкий, белобрысый парнишка: его так хотелось защищать, оберегать от всех ужасов и унижений интернатовского быта. Но он отвергал всякую помощь, пренебрегал как бы шутливыми советами. Постоянно что-то мастерил во дворе, в гараже вместе с шофёром Фёдором, его руки потемнели от неотмывающегося мазута и автомобильной смазки. В то лето Андрей возглавлял бригаду по починке забора. Маруся любовалась веснушчатой долговязой фигурой, склонившейся над верстаком. Из-под рубанка летели аккуратные, свежие завитушки, похожие на локоны Буратино. Спина совершенно без мускулов, с огромной родинкой под лопаткой, лишь на руках подобие жидкой кашицы. Он стал сниться именно таким, полуобнажённым, и заскорузлые пальцы проверяли на гладкость не обструганные доски, а её тело.