Узют-каны - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Стрельцов cтр.№ 25

Бортовский вновь прервался, слегка дрожащей рукой впихнул в губы сигарету и затянулся.

– И где ж тебя три дня носило? Там до лагеря километров восемнадцать!

– Долго рассказывать.

– Говори. Время терпит. Был взрыв-то?

– Ещё какой! – Иван бросил недокуренную сигарету и яростно её растоптал. – Только отъехал – как шибанет! Толчок в спину жаром, как кулаком. Педантом был твой Щеглов. Оглянулся – зарево! Станция сыплется на кусочки. Деревья падают. Чад, грохот – уши заложило. Коняга ополоумела – помчалась, словно её черти рвут. А за спиной – всё к такой-то матери!..

После того, как Иван осознал, что остался жив, задержанный инстинктом выживания наркотик навалился с удвоенной силой. Бортовский отключился, подсознательно уцепившись в поводья – лошадь неслась сама по себе, не разбирая дороги, в противоположную сторону от зоны – в тайгу. Иван помнил, что когда пришёл в себя, лошадка немного успокоилась и поскакала медленнее. Он вообще не понимал, куда едет: кругом деревья, кусты, а между ними в воздухе – колеблющаяся прослойка дыма, как туман. Лес горел. И надо было убираться как можно дальше… Наездник из него, конечно, был ещё тот – лошадей только по телевизору и видел! Хотя читал где-то, что животные заранее чуют опасность и к людям тянутся. Ничего не оставалось, как поверить и слепо довериться. Он знал: где-то недалеко зона и шорские деревни, и считал, что лошадка туда вывезет. Когда огонь остался позади, лошадь перешла на шаг. Продирались сквозь низкий кустарник, и Иван задумался: как её остановить? Натянул верёвки и сказал «Тпр-ру!», и удивился, когда получилось.

Так овладев кое-каким опытом в обращении с лошадьми, решил передохнуть. Привязал лошадку к дереву и свалился в траву, отдышался…

– Поверишь: едва дух переводил, а эта тварь, как ни в чём не бывало, принялась жевать листочки? Она жевала их постоянно! Не лошадь, а корова! Мы так и продвигались: чуть проеду, слезу отдыхать – она жрёт! А у меня с утра ни крошки во рту! Хоть какойнибудь зверёк попался бы! Пистолет под рукой. А потом подумал: что толку – ни спичек, ни соли…

К вечеру разболелась спина, зад превратился в огромный волдырь, и вдобавок мутило. Никаких поселений не нашёл и лёг спать в лесу. Попутно Иван отметил, что сумерки сгустились рано, а кедры касались друг друга верхушками и закрывали небо. Похлебал холодной водички из ручейка, затем – вспомнил, как пристроился под деревом и, видимо, сразу же отключился. Спал на земле, очнулся утром от жара и тревожного ржания. Одежда тлела, вокруг плясали языки пламени, глодали ствол дерева, под которым он вроде как сначала озяб. Танцевали на высохшей траве, подбирались к лошади, которая топтала их копытами и взбрыкивала. Чётко припомнилось, как подбежал к ней и принялся отвязывать вожжи или как их там! Ещё одна ошибка! Лошадь, почуяв свободу, рванулась, и чуть было не выдернула левую руку, просто чудо, что верёвку удержал!

– Она ещё умудрилась лягнуть меня в бедро, но задела слегка. Да не верёвка! А лошадь лягнула. Чего смеешься? Чуть правее – и без наследников бы остался. У меня до сих пор там синяк. Показать?

– Как-нибудь обойдусь, – заметил Костенко.

А Иван уже связывал в голове, что на очередной остановке поел малины, и двинулся дальше таким же образом, что и вчера, отдыхая каждые полчаса-сорок минут. Он потерял все ориентиры: север-юг, восток-запад, не вспомнил ни одной приметы, кроме муравейника, но и его не встретил. Постепенно вскарабкались в гору, часы остановились, но солнце стояло прямо над головой. Никаких признаков пребывания людей – вокруг горы, покрытые лесом. И самое страшное – скалы. Прямо перед ними виднелись серые каменистые кряжи – проехать по которым не представлялось возможным.

Выбрав пологий склон, спустился, ведя лошадь в поводу. Брюки и пиджак превратились в лохмотья, к которым цеплялись репейник и мелкие колючки. Галстуком перетянул руку, чтобы меньше болела. Лошадь понурясь плелась рядом, выгибая голову, чтобы схватить какой-нибудь листик или похрумкать травы. Её приходилось всё время дёргать за собой. Бортовский еле стоял на ногах, ощущая, как натертая задница жжёт и распухает, из-за чего приходилось ставить ноги как можно дальше друг от друга. Переваливаясь, косолапя, он брёл напролом через перевитые плющом, засохшие кусты, через поваленные гниющие деревья, поминутно дёргая поводья. Пока не понял – больше не может.

– Когда решил, что вымотался и – ни шагу, тут и отчаялся! Ещё никогда не приходило в голову, что могу не выбраться, заблудившись, буду плутать и плутать по этому чёртовому лесу, пока не подохну. Сзади и справа – огонь! Слева – скалы! Впереди – лес, лес, лес. Как я его возненавидел!

Тогда ему хотелось, опять положиться на лошадиные инстинкты, но коняга не смогла бы сама перескочить все валежники и колючие кусты. Кроны деревьев крали небо, сгущаясь ближе друг к другу, между стволами лошадь еле протискивалась. В отчаянье Ваня бросил поводья и присел на поваленное, обросшее мхом и поганками дерево. Оставался один-единственный выход – пуля в лоб. Как-никак легче, чем без конца мучиться от голода, боли и неопределенности. Всего-то – нажать курок! Никаких мук! Для храбрости он вколол себе одну ампулу…

На столе зазвонил телефон. Костенко проворно вскинул трубку, послушал и, буркнув: «Хорошо. Буду ждать», кинул её на рычаг:

– Машина выехала, – объявил, – там всё необходимое. Ну продолжай, Одиссей. Ты так живописно преподносишь – книжки писать не пробовал?

– Ещё нет, – Иван, слегка развеселившись, вспоминая свои приключения, безмятежно затянулся сигаретой. – Может быть, дослужусь до генерала, так или иначе мемуары писать заставят… Знаешь, мне так хреново там было, а сейчас ничего – даже смешно.

– Смешного мало, – отрезал Костенко, – если бы тогда свалял дурака и застрелился, всё отодвинулось бы на неопределённые сроки. Так что тебя удержало?

– Продолжаю плакаться. Кому-то, в конце концов, я должен пожаловаться… Короче, сижу на дереве, на бревне этом грязном, лошадка рядом ждёт. Достаю из подмышки пистолет – кругом тишина! И так мне спокойно стало, когда решился. Вот, – думаю, – отмучился Иван Николаевич, последние минутки свежим воздухом дышишь. Птичка где-то чирикнула. Как на смех – кукушка завелась, а я ей – не года, а секунды считаешь, милая. Так и сидел, расслабившись, ждал, когда затихнет – время уже значения не играло. Мысли сразу философские в голову полезли: умру сейчас, лежать буду и никто, как поётся, не узнает… Тоскливо сделалось. Жить потянуло! Но как подумаю, что мотаться по лесу с кобылой задрипанной ещё неизвестно сколько – так лучше пуля. А сидеть, ждать – ещё хуже… Крикнуть что-нибудь захотелось, нафиг всех послать…

Но просипел лишь тогда что-то: глотка ссохлась, губы потрескались, язык одеревенел. Пистолет в потной ладошке скользким стал, погладил Иван его, как зверушку какую, приподнял еле-еле, впихнул дуло в рот, стараясь удержать в башке всё до мельчайшей былинки, до дрожания пихтовой иголочки… и увидел… глаза. Два зелёных пятака не мигая уставились на него. Вспомнил, как обмерло внутри – в двадцати шагах сидела крупная рысь. И так чётко увидел: кисточки на ушах, шёрстка светлая, усы подрагивают в мурлыканье глухом из нутра. Сволота! Ждала, когда он вышибет себе мозги, чтобы пожрать свежатинки!