- Все будет хорошо, Стелла.
Голос у него глубокий и мягкий. И в этот миг я знаю, хотя смешнее и быть не может, что если умру сейчас, то умру влюбленной.
- Обещаешь? - спрашиваю я.
Он кивает и протягивает руку с выставленным полусогнутым мизинцем. Я протягиваю свою, и мы даем обещание на пальцах. Короткий контакт и при этом наше первое настоящее прикосновение. Причем я даже не пугаюсь.
Я поворачиваю голову в сторону двери, из-за которой доносятся приближающиеся шаги. Доктор Хамид входит первой, а вслед за ней медсестра.
- Ну что, приступим? - спрашивает она, показывая два больших пальца.
Я бросаю взгляд туда, где только что сидел на стуле Уилл, но его там уже нет.
Но кто-то есть за серой шторой. Он стоит, прижавшись спиной к стене, и, поймав мой взгляд, приподнимает пальцем маску и улыбается мне.
Я улыбаюсь в ответ и вдруг ловлю себя на том, что и сама начинаю верить в то, что все будет так, как он сказал.
Все будет хорошо.
Через несколько минут я лежу на операционном столе в сумрачной комнате, где слепяще яркий свет горит лишь прямо над моей головой.
- Ну что ж, Стелла, ты знаешь, что делать, - произносит голос, и рука в голубой перчатке держит надо мной маску.
Сердце неровно колотится, и я поворачиваю голову вижу темные глаза. Мой рот и нос накрывает маска. Когда я очнусь, всё будет кончено.
- Десять, - говорю я и, подняв глаза над плечом анестезиолога, вижу на стене что-то странно знакомое.
Рисунок Эбби. Тот, с легкими.
Как?..
Ответ я, конечно, уже знаю. Уилл. Это он пробрался в операционную и прикрепил рисунок к стене. Из правого глаза выкатывается слезинка. Одна-единственная. Но и считать я не забываю.
- Девять... Восемь... - Цветы плывут, голубое, розовое белое смешиваются... краски вертятся, ворочаются, сливаются... лепестки тянутся ко мне...
- Семь... шесть... пять... - Ночное небо внезапно оживает, проплывает мимо цветов и окружает меня. Звёзды срываются, мигают и пляшут над головой так близко, что до них можно дотронуться, стоит только протянуть руку.
Где-то вдалеке кто-то негромко напевает «очень и еще чуть-чуть».
- Четыре... три...
С периферии зрения наплывает тьма, мир постепенно меркнет. Я сосредотачиваюсь на одной, отдельной звёздочке, на одной точке света, которая разгорается, теплеет и затмевает другие. Гудение прекращается, и я слышу далекий, смазанный голос. Эбби. Господи. Это голос Эбби.
- ...назад... нет...
- Два, - шепчу я то ли вслух, то ли мысленно.
И вдруг вижу ее. Вижу Эбби. Прямо перед собой. Сначала неясно, словно из-за тумана, потом чётко, как будто в солнечный день. У неё папины волнистые волосы, широкая, во весь рот, улыбка и глаза карие, как и у меня.
- ...больше... времени...
Она выталкивает меня из света.
- Один...
Тьма.
ГЛАВА 14
УИЛЛ
Приоткрываю тихонько дверь, смотрю влево-вправо, выскальзываю из предоперационной и почти что натыкаюсь на медсестру. Быстренько отворачиваюсь и натягиваю маску, а медсестра входит туда, откуда я вышел.
Прохожу несколько шагов, скрываюсь за стеной возле лестничного пролета и вдруг замечаю мужчину и женщину, сидящих напротив друг друга в пустой комнате ожидания, каждый у своей стены.
Смотрю на одного, на другую.
Я знаю их, но не помню, где их видел.
- Можно тебя спросить? - подает голос мужчина, и женщина поднимает голову и смотрит на него молча и напряженно.
Женщина выглядит как постаревшая Стелла.
Такие же полные губы, густые ресницы, выразительные глаза.
Ну конечно. Родители Стеллы.
Женщина коротко кивает. Взгляд у нее настороженный. Напряжение между ними такое - хоть ножом режь. Знаю, надо повернуться и уйти. Открыть дверь на лестницу и вернуться в палату, пока ничего не случилось. Все это я знаю, но что-то заставляет меня остаться.
- Плитка в моей ванной... Э, фиолетовая? А коврик...
- Черный. - Она опускает голову и смотрит на сложенные на коленях руки. Волосы падают ей на лицо.
Короткая пауза. Дверь в конце коридора бесшумно открывается и впускает Барб. Но родители Стеллы ее не замечают. Отец откашливается.
- А полотенца?
Женщина раздраженно всплескивает руками:
- Какая разница, Том! Это же совершенно не важно.
- Было важно, когда мы красили офис. Ты сама сказала, что коврик...
- Наша дочь в операционной, а ты хочешь поговорить о полотенцах? -бросает она, и ее лицо темнеет.
Такой недовольной я Барб еще не видел. Скрестив руки на груди, она выпрямляется и с хмурым видом наблюдает за их перебранкой.
- Я просто хочу поговорить, - мягко говорит отец Стеллы. - О чем-нибудь.
- Господи, ты меня убиваешь. Перестань…
Она недоговаривает, и они оба поворачиваются и смотрят на Барб, на лице которой проступает постепенно то сердитое выражение, которое она приберегает для нарушителей режима.
Барб вдыхает так глубоко, словно хочет втянуть в себя весь воздух в комнате.
- Я не представляю, через что вы прошли, потеряв Эбби, - мрачным тоном говорит она и указывает на дверь операционной, за которой на стальном столе лежит их дочь. - Но Стелла борется сейчас не только за собственную жизнь, но и за вас обоих.
Пристыженные, оба отводят глаза.
- Разве нельзя оставаться друзьями? Или по крайней мере быть взрослыми? - с отчаянием в голосе выговаривает Барб.
Что за ерунда, Барб. Оставь эту чушь церкви.
Мать Стеллы качает головой:
- Не могу быть рядом с ним. Смотрю на него и вижу Эбби.
Отец быстро поднимает голову, бросает взгляд на бывшую жену и отводит глаза в сторону:
- А я, когда смотрю на тебя, вижу Стеллу.
- Вы - родители. Об этом еще не забыли? А знаете, что когда она узнала насчет операции, то настояла на том, чтобы самой позвонить вам. Боялась за вас, понимаете?
Господи. Неудивительно, что у Стеллы мания остаться в живых. Эти двое потеряли старшую дочь, а потом и друг друга. Если умрет и младшая, они, пожалуй, и рехнуться могут.
Мой отец ушел до того, как я разболелся, до того, как болезнь проявилась в полной мере. Жить с больным ребенком он не мог. А уж с мертвым тем более. А если в семье один ребенок больной, а другой мертвый?
Родители Стеллы смотрят наконец друг на друга, смотрят по-настоящему, со слезами на глазах, и молчат.