Птицеящер снижается.
Собаки уже близко, он чувствует вонь их пастей, их голод. Голод того, кто за ними, кто гонит этот собачий организм вперед.
И в последний момент птицеящер выпускает острые когти и хватает с земли золотую искру.
Это очки с темными стеклами.
Птицеящер сильно бьет крыльями, очки неожиданно тяжелые. Еще удар, взмах, еще.
Одна из собак прыгает, но в последний момент птицеящер делает рывок вверх, унося добычу. И собака промахивается. Катится по земле, вскакивает. Обиженно скулит.
А потом вливается в общий поток. Собаки бегут за человеком.
Птицеящер поднимается все выше. У него есть добыча, нечто важное и яркое, что можно принести в гнездо.
А караван внизу идет, пересекая пространство улиц, где недавно были собаки.
А собаки идут за человеком. Быстро и жадно, не отступая. Человек, потерявший золотую искру, бежит.
Птицеящер сделал бы на его месте то же самое.
* * *
Оранжевая земля.
Крепкий ботинок ударяет в землю. Бух! Мелькнули шляпки гвоздей в подошве. Взметнулось облачко пыли…
В следующее мгновение ботинок взмывает вверх – и проносится всего в нескольких миллиметрах от бетонной стены. Медленный, плавный полет… Приземление, удар! Если смотреть на это с точки зрения спортивного преодоления препятствий, то слегка мешает хрип на заднем плане. С клекотом и бульканьем, словно кто-то гулко отхаркивается в противогаз.
Ноги в одинаковых ботинках приземляются – колени согнулись – миг! – и снова толчок.
Человек бежит. Преодоление препятствий, что тут сделать. Раньше, до Катастрофы, это называлось паркур. Поиск оптимального пути. Сейчас от этого зависит, переживет ли человек наступающее утро.
Человек в армейских ботинках приземляется в очередной раз. Взвилась пыль.
Удар. Прыжок.
Человек бежит огромными прыжками. С двух сторон нависают останки разрушенных зданий. Земля под ногами человека вибрирует. Кажется, за ним катится огромная волна, которая поглотит все.
Это всего лишь собаки, думает человек.
Всего лишь собаки… «Просто их до хуя».
Прыжок!
Быстрый взгляд вверх. Табличка на уцелевшем здании – полукруглая, проржавевшая по краям, гласит «ул. Тюшина». Номер «18» или «19», не разобрать. Это где-то рядом с Лиговским проспектом.
Человек бежит. На нем – армейский защитный комбез, перемотанный скотчем, чтобы не допустить попадания пыли внутрь. Теперь главное – не забежать в тупик. Когда за тобой идет стая, любой тупик будет смертельной ловушкой. Человек на мгновение оборачивается. Вздрагивает. Лучше бы он этого не делал. По улице за ним неторопливо катится темная шевелящаяся масса, вскипая и пузырясь… Масса, способная искалечить, сожрать, разорвать на части все, что попадется ей по пути.
Человек снова поворачивается, смотрит назад. В изогнутых стеклах противогаза не отражается ничего. Стекла совсем запотели.
Шумный выдох, и человек бежит дальше.
Темная пузырящаяся масса на мгновение замирает, выбрасывая из себя длинные щупальца, которые распадаются на отдельные, обросшие короткой шерстью, тела. У тел есть уши, хвост и оскаленные пасти. Изуродованные радиацией шкуры.
Это собаки Павлова. У них Гон.
А когда у собак Гон, остальные твари – даже бегунцы и гастарбайтеры – предпочитают спрятаться и не отсвечивать. И поменьше шуметь. Потому что собаки Павлова так устроены, что на любой шум у них автоматически включается рефлекс «жрать-жрать-жрать», и чем звук сильнее, тем больше они хотят жрать. Они сожрали бы и самого профессора Павлова с его колокольчиком.
Забавная штука эта постъядерная рефлексология.
Человек бежит. Если бы у него была минута, он бы сверился по старой карте Питера, что всегда носит с собой. Многое, конечно, изменилось, но хотя бы можно проверить, не потерял ли он направление. Надеюсь, думает человек, караван уже прошел до «Пушкинской». Пацаны ушли.
«Но если я сбился, я пропал».
Собака выскакивает из-за угла. Оскаленная пасть, шесть или семь глаз разного размера на острой, как у овчарки, морде.
Человек в противогазе вскидывает дробовик. Грохот. Выстрелом собаку сносит назад. Жалобный визг.
Убер передергивает затвор. Латунная гильза вылетает и падает на землю. Он на ходу нагибается, поднимает ее и засовывает в карман. Металлические гильзы можно использовать еще раз.
Убер бежит дальше.
5. Гора мертвецов
Убер бежит по улице. Кажется, стоит преодолеть ее, и будет спасение. Станция совсем рядом… И тут Убер останавливается. В конце улицы показались сразу несколько собак. «Черт».
Убер соображает на ходу. Он с разбегу открывает дверь парадной, влетает в дом… И внезапно перед ним заканчивается земля. Бляяя!
Обрыв.
Убер с воплем летит вниз, размахивая руками. Бум! Он приземляется, катится вниз по пологому склону. Влетает в мелкую лужу. Плюх.
Молчание.
Убер поднимает голову, оглядывается. На стеклах противогаза – грязные капли.
Это огромная яма, котлован, вырытый за стенами старых зданий, от которых остались только фасады. Все остальное – мусор и развалины. Вот куда скинхед и влетел. На противоположной стороне котлована застыл ржавый экскаватор с остатками желтой окраски.
Убер стоит в огромном котловане… вдруг под скинхедом проваливается гора мешков. Он опять летит, кувыркаясь, вниз.
Убер приземляется на кучу серых мешков, падает, катится. Наконец останавливается. Перед ним чей-то выброшенный древний противогаз. Темные окуляры уставились на него. Убер смотрит несколько секунд, затем поворачивает голову.
Вдруг один из пластиковых мешков расходится по шву, и из него к лицу Убера падает человеческая рука.
Голая. Синяя.
Убер вскакивает на ноги, миг – в его руке оказывается увесистый нож. Это непальский кукри.
Скинхед готов к бою. Он оглядывается.
«Черт».
Вокруг него – десятки серых мешков. Десятки трупов. Высохшие тела. Маленькие и большие.
Их словно выпили.
Это целая гора трупов, которая тянется к одному из фасадов.
Убер стоит. Ветер дует. Трупы лежат.
Кто-то их убил. И они все без защитных костюмов. Голые.
В голове Убера поет Том Вэйтс. Хриплый ужасный голос выводит мелодию, вкручивает в нее, как лампочки в елочную гирлянду, слова:
И ты как будто Мастрояни, а она – как Кардинале,
в этом старом и затянутом кино (забыл название),
где заранее известно – все поженятся в финале,
и ты помнишь эту песню,
только все слова забыл
[3]… Кто убил всех этих людей? Убер не знает. Никто не знает. Убер долго смотрит на лежащие трупы. Ветер припорошил их оранжевым песком. Том Вэйтс продолжает петь.