Молоко без коровы. Как устроена Россия  - читать онлайн книгу. Автор: Денис Терентьев cтр.№ 76

Наверное, у нее было много приключений в жизни. Она лукаво смеется, вспоминая, как ее учили пить спирт на вдохе. Какой-то благодарный пациент узнал ее на улице, облапил бабушку ростом 150 см – и сломал ребро. Левушкина обиделась? Ничуть! Показывает перемотанную бинтами ногу: кошка прыгнула со шкафа, выпустив когти, кровь разлеталась брызгами. Барышни на 30 лет ее моложе после такого просятся в реанимацию и неделями восстанавливаются на Коста-Бланке. А она утром ковыляет на маршрутку.

Приезжие журналисты первым делом выпытывают у нее секрет долголетия. А она никогда не соблюдала диет, о правильном питании в голодной юности речи тоже не шло. Теннис? Фитнес? Не смешно! Просто Алла Левушкина умеет жить для других. И даже в свои годы «другим» она очень нужна.

Никто не подсчитывал, сколько музеев в России существует на голом энтузиазме: какой-то увлеченный человек уперся и сделал собирание делом жизни вопреки всем обстоятельствам. Мой знакомый краевед Андрей Бурлаков открыл в Ленинградской области семь музеев.

Началось все в перестройку с родной Суйды, где сто лет назад располагалось имение прадеда Пушкина Абрама Ганнибала. Церковь, где венчались родители Пушкина, сгорела в 1960-е гг., а могилу «арапа Петра Великого» потомки запахали под картошку. Но оставалась Ганнибалова конюшня, где помещался сельский клуб. Лелея замысел создать здесь музей Ганнибала, Бурлаков пошел на копеечную ставку завклубом – главное было зацепиться. В 1986 г. на пушкинский день рождения пробил временную экспозицию. В совхозе, которому принадлежал клуб, согласились: думали, на следующий день все уберут. Но Бурлаков занял оборону и уходить отказался, а после газетных статей о новом музее в Суйду пошли автобусы с туристами – иногда по 8 штук в день. Совхоз отключил свет, но после жалоб приезжих сдался. Бурлакову даже выделили шесть стульев и ковер из совхозной конторы .

После этого собрать экспозицию музея – уже задача попроще. Бурлаков по субботам проводил в клубе дискотеки и пускал на них бесплатно молодежь, собиравшую для него по деревням старинные фотокарточки, утварь, дневники. Начал общаться с пушкиноведами, те вывели на потомков Ганнибала. Первую реликвию – ганнибаловскую ложку с монограммой купил на собственные 200 рублей – при зарплате в 93 целковых месяц. Но краевед-энтузиаст не мог не тронуть сердца обладателей мемориальных вещей, и экспонаты музею стали дарить. За несколько лет набралось полсотни подлинных вещей, принадлежавших людям из рода Ганнибалов и ближайшему окружению Пушкина.

Кто-то удивится: дался мужику этот Ганнибал! Но для Бурлакова отсутствие исторической памяти у людей – дикость, с которой никакое развитие невозможно. Когда он в конце 1980-х вывесил над музеем самотканый триколор, директор совхоза и парторг закричали, что «тряпка» фашистская – никто не знал, как выглядит российский флаг. Бурлакова вызывали в обком, грозили упечь в психушку, а в конце 1991 г. с подозрением спрашивали: «Откуда ты все знал? Ты что, колдун?» Поэтому для своего второго музея Бурлаков стал собирать материалы о репрессированных односельчанах – раскопал истории около 30 пострадавших семей.

У читателя может создаться иллюзия, что возвышенные цели – удел поседевших комсомольцев вроде строителя моста Соколова. А молодежи на все плевать, кроме айфонов с Интернетом. Но факты, к счастью, рисуют совсем другую картину. Большинство специалистов согласны, что в еще в 2000 г. никакого социального волонтерства в России не было. Существовали лишь единичные прорывы, а система с какой-либо массовостью отсутствовала. В 2000 г. у воспитанника детдома был один шанс из восьми быть усыновленным, а сегодня – два из трех. Раньше на иностранцев приходилась половина усыновлений, а среди тяжелобольных детей – и вовсе 80–90 %. Однако за последние годы российское поколение «пепси», «бездуховные наркоманы» 1990-х забрали в свои семьи полмиллиона сирот. Нечто подобное было разве что после войны, но никак не в эпоху «развитого социализма», когда благосостояние советских людей достигло пика.

Движение «Даниловцы» делает бесплатные ремонты малообеспеченным людям. А это ведь не дров нарубить – нужна технология. Грунтовать стены или менять сантехнику должны не только добрые, но и грамотные тимуровцы. К тому же ремонт – дело не быстрое, а значит, нельзя заниматься этим, когда в голову взбредет, – требуется регулярность. А ходить помогать, словно на работу, не всем интересно.

Основатель «Даниловцев» Юрий Белановский рассказывает про четыре критерия, по которым выбирается объект среди множества нуждающихся, – это одиночество, многодетность, бедность и болезнь. Два из них – это показание к благотворительному ремонту: «Надо понимать, что у пожилого подопечного характер может быть скверным. В ответ на претензии нельзя грубить. Мы подписываем с хозяевами договор, стиль и цвет материалов заранее оговариваются, заказчик ездит с нами в магазин или мы привозим ему образцы тех же обоев. Наилучший вариант, когда ремонт укладывается максимум в четыре выходных».

Что могло произойти с «Даниловцами» и другими гражданскими инициативами в эпоху насаждения патриотизма? Им пытаются обозначить рамки и выдать за продукт деятельности властей. В начале 2017 г. Российский центр гражданского и патриотического воспитания детей и молодежи (Роспатриотцентр) сообщил о рекордном росте числа волонтерских движений: якобы 21 тыс. движений объединяет 4,1 млн молодых россиян. А Минэкономразвития и Агентство стратегических инициатив уже слепили Концепцию развития волонтерства в РФ до 2025 года. В таких условиях статистика обречена на умопомрачительный рост, в разы опережающий реальный. Классический механизм: федеральная «матка» предлагает активистам в регионах создать ячейку и обещает помощь. В реестре появляется полумертвая организация, испускающая дух после оскудения поддержки из центра.

Глава поискового отряда «Лиза Алерт» Григорий Сергеев сообщает, что к нему чаще приходят люди зрелые. И в этом нет заслуги патриотического воспитания. Скорее наоборот: 10 тыс. россиян безвозмездно участвуют в деятельности «Лизы Алерт», потому что видят – государство не может и не хочет реально искать пропавших людей. По словам Сергеева, у властей задача иная – как можно больше всего регламентировать. Существование неконтролируемого волонтерства вызывает волнение, непонимание и вопросы со стороны чиновников.

В Концепции развития волонтерства поисковикам посвящен один абзац, начинающийся с фразы: «Волонтерство, оказывающее помощь правоохранительным органам в поиске…» . Хотя на практике полицейский может находиться за 200 км и прямым текстом заявлять, что в лес не поедет. Юрий Белановский объясняет: «В регионах привыкли жить административным ресурсом. Если властям приходит запрос на волонтеров, они просто звонят в колледж и командуют: «Равняйсь, смирно, пошли». В Москве такого нет, но 20 тыс. детей прямо сейчас лежат в больницах, и им скучно. Разделите это на человеко-часы, вы получите армию волонтеров, которая может работать с ними. Но туда не пускают. В столице долго разрабатывали регламент для допуска в детские дома с умственно отсталыми детьми, на очереди – регламент для психоневрологических интернатов. Мне довелось беседовать с заведующей больницей, которой волонтеры вроде бы нужны, но для этого необходимо собрать нереальное количество справок и допусков, доказать свои намерения. Я спрашиваю: «Вы сами-то этот квест можете пройти, чтобы стать волонтером в собственной больнице?» Она ответила: «А при чем здесь я? Вы волонтеры – вам это и надо».