– А ты думала, они сами такое придумали? Но в любом случае для них это великолепная реклама. А ведь мои газеты могли написать, как опасно летать в их самолетах.
– И «Копу» тоже вы нам выбили, – сказала я.
– Я постарался дать вам то, чего вы хотели. «Копа» – великолепное место, согласна?
Я покачала головой.
– Вы писали отвратительные вещи о ней, обо всех нас.
– Я ничего не писал, – возразил Лев. – Мои журналисты делают свою работу. Только, пожалуйста, не говори мне, что ты обиделась. Я слушал ваши песни, и мне понравились тексты. Ты понимаешь, что нужно людям.
– И что же?
– Мы не хотим слушать о чужом успехе или счастье, такое нас только еще больше расстраивает. Нет, мы хотим слышать о разбитых сердцах, о падении и потерях, если только это не наши собственные падения и потери.
Лев кивнул Грасе и направился к своему стулу. Мне места за столом не выделили, и я отошла к стене, за молчаливую линию из правительственных чиновников и людей из «Аэровиас». В зал вели две массивные двери, и у каждой стояло по двое военных.
Пахло заплесневелым занавесом и несвежим кофе. Лев прошептал что-то человеку из «Аэровиас» и засмеялся. У меня на лбу выступил пот. Я едва сдерживалась, чтобы не начать притопывать. Зачем я выпила столько таблеток? Я оглядела зал, надеясь увидеть стол с кофейником или графином, но ничего такого тут не было. Руководитель рекламного отдела «Аэровиас» шагнул вперед.
– Начнем, пожалуй, – сказал он, прозвучало это скорее приказом, чем вопросом.
Журналисты раскрыли блокноты и отвинтили колпачки ручек. Не поднимая руки, заговорил человек, сидевший в первом ряду, – никто из журналистов не возразил, словно они отрепетировали все заранее.
– Госпожа Салвадор, как вы себя чувствуете в Рио?
– Великолепно, конечно. – Граса улыбнулась. – Мне его очень не хватало.
– Значит, вы его забыли?
– Нет. Скучать не значит забыть. Как я могу забыть этот песок, это солнце, этот город?
Поднялся другой журналист:
– Говорят, что вы вернулись в Бразилию, потому что не можете найти работу в США. Это правда?
Рекламщик из «Аэровиас» выступил вперед:
– Ребята, мы договорились…
В тишине раздался стук – настойчивый, неритмичный, он эхом раскатился по всему залу. Военные повернулись ко мне. Кое-кто из репортеров тоже обернулся. Я поняла, что это я постукиваю каблуком по сверкающему паркету. Граса тоже смотрела на меня, она, похоже, совсем не злилась, что я прервала ее пресс-конференцию, – на лице ее читалось даже облегчение. Встал еще один журналист – такой молодой, словно он прогуливал школу, чтобы попасть в этот зал.
– Господин ди Оливейра, – неуверенно начал он. От неожиданности Винисиус дернул головой. – Вы… как по-вашему, новое звучание, которое вы создали с «Сал и Пимента», – это реакция на войну? Мягкий звук, печальные, мрачные стихи?
Винисиус глянул на меня.
– Ну… Дориш… мы с госпожой Пиментел, моей партнершей, вон она, вовсе не ставим себе цели перекладывать недавние события в песни. Самба приходит к нам естественно, и мы стараемся уважать ее, прислушиваться к ней. Но война повлияла на всех нас, и я думаю, какие-то моменты просочились в нашу музыку. В конце концов, музыка – это отражение нас самих.
Одни репортеры оглядывались на меня, другие строчили в блокнотах. Щеки Грасы вспыхнули, улыбка застыла. Юноша, задавший вопрос, тоже повернулся ко мне.
– Госпожа Пиментел, что заставило вас согласиться дать концерт после того, как вы столько времени старались избегать внимания?
Граса усмехнулась.
– Дор избегает внимания так же, как пчела избегает меда. Я думала, эта пресс-конференция – о возвращении Софии и «Голубой Луны», а не о «Кетчупе и Горчице», или как там они себя называют.
Кое-кто из журналистов засмеялся.
Следующий вопрос был обращен уже к ней:
– Ходят слухи, что в США вас много раз отправляли в клинику для похудения. Американцы хотели изменить ваши бразильские формы?
На лбу Грасы прорезались морщины. Она сцепила руки в замок так, что побелели костяшки.
– Это было лечебное учреждение.
– Вы чем-то болели? – не отставал репортер.
– Сниматься в кино – тяжелый труд. – Голос Винисиуса прозвучал неожиданно громко. – Она нуждалась в отдыхе.
– Ваши танцевальные номера выглядят спорными, – сказал журналист. – Скажите, будет ли ваше выступление в «Паласе» комедийным, как в ваших фильмах, или вы собираетесь петь настоящую самбу?
Винисиус поднялся:
– Вы переходите границы! Спросите еще, не шуты ли мы…
Защелкали камеры. Репортеры бешено строчили в блокнотах. Лев сиял. Представитель «Аэровиас» бросился к столу, хлопнул в ладоши и объявил, что пресс-конференция окончена – София Салвадор и «Голубая Луна» нуждаются в отдыхе перед концертом. Винисиус взял Грасу за локоть и помог ей подняться. Граса несколько раз моргнула, словно ей в глаз что-то попало, и крепко схватилась за руку Винисиуса. Он быстро повел ее прочь из зала, к лифтам. Я поспешила следом.
– Спать хочу, умираю, – сказала Граса.
Винисиус погладил ее по щеке.
– Не надо умирать, amor. Послезавтра мы дадим сногсшибательный концерт, ты покажешь этим засранцам, кто тут главный.
Граса посмотрела на меня:
– Их интересовал не мой концерт.
Бар отеля был странно пустым для вечера пятницы. Небо полыхало оранжевым. На Копакабана-Бич начался прилив. Волны казались охваченными пламенем.
Ребята и Граса разошлись по своим комнатам – нам отвели весь пентхаус. Я приняла столько амфетамина, что даже от мысли о том, чтобы остаться одной в номере, мне делалось плохо, я из последних сил пыталась держаться спокойно. Винисиус отыскал меня в баре.
– Ты сейчас должна спать, – сказал он, влезая на табурет рядом со мной.
– Ты тоже. Впереди трудные дни.
– У нас всегда трудные дни. Если зрители в «Копе» хоть немного похожи на сегодняшних репортеров, тебе придется отскребать нас от сцены, так они по нам пройдутся. А остаток поездки ты проведешь, утешая нас.
– Ты будешь ужасным пациентом-нытиком. А я буду медсестра-сволочь.
– Идеальная пара. – Винисиус улыбнулся.
Я рассматривала пустой стакан.
– Что думаешь насчет завтра, насчет нашего концерта?.. Вдруг мы не понравимся зрителям в Ипанеме?
Винисиус накрыл мою ладонь своей.
– Вряд ли будет много зрителей. Людей наверняка придет так мало, что мы с тобой одолеем их, даже если нам свяжут руки за спиной.
Я кивнула и потерла глаза.