Игры тестостерона и другие вопросы биологии поведения - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Сапольски cтр.№ 40

Каждое полушарие способно учиться, помнить, рассуждать, иметь мнение, запускать поведение, осознавать себя, чувствовать время, думать о будущем, генерировать эмоции. Это наводило на нехорошую мысль, что под черепной коробкой существуют две личности. И не только пациенты с расщепленным мозгом, но и все мы в норме состоим из двух отдельных личностей, сопряженных мозолистым телом. Психолог Джулиан Джейнс написал эксцентричную работу «Происхождение сознания в процессе слома бикамерального разума» (The Origin of Consciousness in the Breakdown of the Bicameral Mind, Houghton). Он утверждал, что цельное осознание себя, связное «Я», развилось лишь около 3000 лет назад. До этого мозг был двухкамерным, с минимальной интеграцией двух полушарий. Одно полушарие говорило (метафорически или буквально), а второе подчинялось ему, приписывая этот голос богам. Джейнс заявлял, что современное чувство «Я» отражает разрушение двухкамерности, что больные шизофренией сохраняют двухкамерность, и приводил в поддержку своих идей горы фактов из археологии, мифологии, античной литературы и Библии. Знатоки были почти единогласны в том, что в книге много любопытной информации, побуждающей к размышлениям, и что это полный бред.

Сперри отверг идею, что в любой голове живут две личности, и большинство с ним согласилось. Пациентов с расщепленным сознанием можно было заставить проявить два независимых стиля мышления, но мнения, память и эмоции, лежащие в глубине, были общими. Тому нашлось анатомическое объяснение. Даже если разрезать мозолистое тело, оставались соединенными первичные, глубинные структуры мозга, на которых держатся эмоции и физиологическая регуляция. «Расщепленный» мозг на самом деле не расщеплен на два, а напоминает по форме букву «Y». Может быть, есть два отдельных сознания: одно слушает разговор, другое – фоновую музыку, одно ориентируется в городе, запоминая названия улиц, другое помнит, как выглядят дома и как они расположены друг относительно друга, но это все та же личность. Одно тело, один человек.

Споры том, сколько «Я» может жить в одном теле, часто разворачивались вокруг расстройства множественной личности. Разные стороны нашей личности берут верх в разных ситуациях вплоть до того, что мы ведем себя, «как будто нас подменили»: с начальниками – не так, как с подчиненными, с мужчинами – не так, как с женщинами. Но мы не становимся другими людьми. А вот у пациентов с расстройством отдельные личности в отдельные моменты времени полностью управляют поведением. Большинство специалистов в области психического здоровья согласны, что есть люди, у которых стороны личности настолько различны, разъединены и расщеплены, что это доходит до болезни. Эти пациенты обычно пережили тяжелые травмы или насилие в детстве, и предполагается, что раскладывание разных личностей по полочкам – защитная стратегия. Огромные споры вызывает то, являются ли эти непересекающиеся идентичности действительно разными личностями, как это работает на биологическом уровне и как часто это встречается.

На одном полюсе – врачи, заявляющие, что видели сотни таких пациентов (здесь не избежать шуточек о том, что каждой личности выставляется отдельный счет). Они ссылаются на исследования, в которых показано, что при смене личностей пациенту становятся нужны другие очки и другие лекарства. Некоторые из таких терапевтов превозносят множественность личностей. Их цель не в том, чтобы свести все к единственной основной личности – это было бы капитуляцией (в этом месте разговора обычно всплывает какой-нибудь вздор о патерналистическом монотеизме), но в том, чтобы пациент мог счастливо и эффективно пользоваться разными личностями.

Другая крайность – врачи, которые считают, что истинную множественную личность можно увидеть один раз за всю профессиональную жизнь, что истории о разных очках – не более чем истории. Патриархи психиатрии обычно думают именно так. В последнем издании Диагностического и статистического руководства для психиатров (Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders) сделаны аккуратные изменения, касающиеся этого расстройства. Диагноз больше не включает «существование» множественных «личностей». Теперь критерий – наличие «диссоциированных идентичностей» (и само расстройство теперь называется диссоциативным расстройством идентичности). Другими словами, суть в том, что пациент определяет себя несколькими способами, и эксперты за версту будут обходить вопрос, являются ли эти идентичности личностями. Более того, перефразируя одного из психиатров, вносивших эти изменения: дело не в том, что у этих людей более одной личности, а в том, что личностей у них меньше одной.

Расстройство множественной личности и пациенты с расщепленным мозгом наводят на мысль о возможном дроблении личности. Но более правдоподобным кажется, что одно «Я» иногда дает место другому. Фрейдисты верят, что такое возможно и отражает глубокую психическую патологию.

Столкнувшись с неудачей или потерей, мы все горюем, уходим в себя. Любой может впасть в депрессию, но большинство постепенно излечивается. Даже перед лицом огромной трагедии – скажем, смерти близкого человека – мы обычно со временем умудряемся найти способ почувствовать, что это не конец света. Но некоторые при такой потере впадают в длительную депрессию, выводящую нас из строя, – по фрейдовской терминологии, в меланхолию, она же, по-современному, большая депрессия. Вместе с обычными симптомами горя человек в депрессии проявляет ненависть к себе, считает, что виноват в смерти близкого, упивается чувством вины за поступки, совершенные в далеком прошлом, и занимается саморазрушительным наказанием себя. «В [здоровом] горе, – писал Фрейд, – беднеет и пустеет мир; в меланхолии – само "Я"». Большая депрессия – это «агрессия, обращенная внутрь», как описал ее коллега Фрейда Карл Абрахам.

Почему скорбь, обычная для большинства из нас, у некоторых переходит в сковывающую печаль и ненависть к себе? Фрейд считал, что это коренится в амбивалентности – мы не только любили умершего, но и ненавидели – и в реакции человека на эту амбивалентность. Важно, что человек в депрессии после потери чувствует бессознательный гнев – гнев, что умерший его покинул, гнев из-за прошлых конфликтов и невозможности теперь их разрешить. И тогда человек в депрессии отождествляет себя с умершим, включает его в себя, интернализует черты и несет их в себе. Это не фигура речи. Эмоциональный противник ушел, и ничего нельзя сделать, кроме как реконструировать его внутри и продолжить борьбу.

Фрейд заметил в этом принципиальный момент. Интернализуются не любые черты, мнения и привычки умершего, а именно те, что вызывали больше всего ненависти. «Если внимательно вслушаться в многочисленные самообвинения меланхолика, неизбежно складывается впечатление, что самые резкие из них вряд ли применимы к самому пациенту, но что – с незначительными поправками – они описывают кого-то другого, кого пациент любит, любил или должен любить». Продлевая жизнь самых ненавистных черт, с ними можно продолжать спорить («Вот видишь – разве тебя не бесит, когда я так делаю? И как только я это терпела 50 лет?») и через огромную боль депрессии наказать себя за споры.

Таким образом, для фрейдиста границы «Я» больного депрессией размываются, чтобы частично впустить в себя потерянного близкого. Фрейд считал, что это объясняет худшее из психодинамических зол – самоубийство. «Я» никогда не согласилось бы на уничтожение себя самого: для самоубийства необходимо интернализовать, поселить внутри себя, другого настолько, что это становится больше похоже на убийство.