Я победил! И все благодаря любви… Однако детектив не сдается:
– Ты сказал капитану Дейву, что Лав ненавидит Брайана. Почему?
– Я не хотел раскрывать правду. Рею и Дотти и так досталось… – бормочу я и выдавливаю скупую мужскую слезу. Адвокат просит прервать допрос, но я отказываюсь. – Послушайте, детектив, по-человечески вас прошу, не говорите Рею и Дотти, что тут был замешан их сын. В общем, Брайан – друг Форти. Они здорово обдолбались, и мне пришлось пристраивать Брайана, потому что Форти был не в силах.
– А почему он просто не взял его с собой на вечеринку? В «Ла Гросерия», насколько я знаю, места достаточно.
Теперь детектив потеет, нервничает и барабанит пальцами по столу. Конечно, он мне не верит, но спросить-то уже не у кого – Форти отбыл в мир иной.
– Потому что это была вечеринка в честь окончания съемок. Там были только свои.
– Кто еще видел Брайана? Из тех, кто может это подтвердить?
Я пожимаю плечами:
– Не помню.
Пришлось применить весь свой актерский талант, чтобы это не прозвучало язвительно, как у сенаторского сынка на процессе об изнасиловании. И у меня получилось. Я положился на интуицию, на свою любовь – и выиграл. Мы выиграли. Детектив Карр раздосадован – он возлагал большие надежды на сегодняшний разговор. Орет, что слишком много у меня знакомых, которые безвозвратно исчезли. Я молчу; не говорить же ему, что последний человек, осмелившийся заявить мне такое, лежит теперь под кактусом.
Я помню о своих приоритетах. Моя Любовь долготерпит и милосердствует, и я стараюсь нести доброту и спокойствие в эту юдоль печали, где теперь мечется бедный, жалкий ублюдок. Он старше меня и выглядит измотанным. Наверняка живет где-нибудь в пригороде, в скромном домике, где холодильник забит пивом, на столе валяются просроченные купоны на скидку, а на полу – грязные подгузники. У него тяжелая работа: Калифорния – не Род-Айленд. Он не фотогеничен и не красноречив и, готов спорить, никогда не мечтал стать актером. А когда делал предложение своей жене, то, наверное, даже влюблен в нее не был: просто встречались, просто она намекала, просто ему стукнул тридцатник и все вокруг заговорили, что пора завести дом и остепениться. Уверен, когда он хряпнулся на одно колено и протянул кольцо, в его сердце не было любви (не вообще, а такой, которая стоила бы упоминания).
– Ты можешь еще что-то вспомнить про Брайана?
– Насколько я знаю, его вообще на самом деле звали по-другому.
– Что? Ты издеваешься?!
– Нет, не издеваюсь. Я видел его только мельком. Он был другом Форти, а тот водил знакомство… э-э… ну, скажем так, с разными людьми, употреблял наркотики, тусовался…
– О мертвых плохо не говорят.
– Я и не говорю, просто пытаюсь вам помочь.
Детектив Карр опускается на стул. Теперь я вижу, как ужасно жить в Эл-Эй совсем без амбиций. Чем тогда утешаться? Как мириться с вечными пробками и палящим солнцем? С местным дебильным сленгом и привычкой постоянно врать? Как вынести монотонную беспросветную жизнь, если не стремиться к чему-то лучшему? О, я понял – не зря он упомянул про «Волка с Уолл-стрит». Его мечта – упечь за решетку кого-то значительного. Серийного убийцу, например. Меня. Но он выбрал неподходящую жертву – я завязал с кровопролитием и не позволю моему прошлому ломать мое будущее.
– Знаешь, Джо, – говорит детектив Карр и потирает лоб, – сейчас весь департамент ищет Брайана. И мы его найдем. Проверим все авиарейсы, отели и выясним, кто он такой, жив ли он, что ты с ним сделал и почему.
– Хорошо.
– Хорошо… – повторяет он.
Мне его жаль. Карр подобрался совсем близко, а завтра, я уверен, будет еще ближе. Придет сюда и начнет рассказывать мне про третью часть «Крестного отца», и станет спрашивать, слышал ли я про исчезновение полицейского в Мексике – того самого, по имени Финчер, который приезжал накануне на съемочную площадку «Щенков и ботинок», – и будет пытаться меня подловить. Но все это лишь косвенные доказательства. Настоящих улик у них нет. Я отлично умел устранять лишних людей, когда это требовалось.
Умел. Прошедшее время. Теперь я вышел из игры.
Когда взрослеешь, успокаиваешься, шлешь н@#уй нарциссизм и выкидываешь на помойку хэштеги. Понимаешь, что в этой жизни важно только одно – будущее.
И хвала Господу, это Америка: здесь, чтобы упечь человека за решетку, нужны доказательства, а их-то у копов и нет.
В «Форсаже» друзья Дома устраивают аварию тюремного автобуса, чтобы вытащить его на свободу. Моей команде не потребуется идти на такой риск. Потому что мне не вынесут обвинительный приговор. Я не оставил никаких улик. Меня ничего не связывает с прошлым. Кроме, конечно, новой жизни, зреющей внутри Лав.
В тюрьме не так уж плохо. Меня не тяготит одиночество. Думаю, когда родится ребенок, я даже буду рад, что сумел какое-то время побыть наедине с собой, со своими мыслями. Местные предпочитают медитировать, пялясь на дорогущие статуи Будды. Я пялюсь в бетонную стену. Разницы никакой. Учусь идти по жизни с улыбкой и чувствую, как мир отвечает мне тем же.
Охрана со мной очень вежлива. Мне даже нравится ходить на допросы, беседовать с детективом Карром. Адвокат говорит, что я отлично выдерживаю давление. А я считаю, что это бесценный опыт и он очень пригодится мне как сценаристу. Да, я планирую сам растить своего ребенка и содержать семью. Однажды, через много-много лет, нас с Лав похоронят вместе. Или кремируют, я еще не решил. А детектив Карр будет всю жизнь плясать под дудку своей деспотичной жены.
– Не двигаться, – командует детектив и выходит из комнаты, оставляя меня одного.
Такие моменты самые неприятные – когда они наблюдают за мной через камеру, изучают мое лицо, обсуждают меня между собой, строят догадки. А у меня даже нет телефона или телика, чтобы уткнуться в экран. Я смотрю в камеру. Я жду. Я проговариваю про себя, как заклятие, послание к коринфянам: «Любовь долготерпит. Любовь милосердствует».
А потом приходит женщина-полицейский – «поднимайся, парень, пойдем», – и это значит, что буря миновала и я выстоял. Меня возвращают в мой безопасный, уютный мир, запирают в камере, оставляют в блаженном одиночестве приходить в себя после «пыток» и готовиться ко дню грядущему. Я верю в любовь – в Любовь! – и уповаю на опыт своего адвоката. И надеюсь, что, когда придет время, сам приму своего ребенка. Эта мысль греет меня, и тюремный матрас кажется не таким жестким.
Жизнь не зря загоняет в клетку. Надо научиться ценить свободу: туманное утро на пляже, мимолетный взгляд любимой, обручальное кольцо, так и не свернутое из соломинки. Жизнь всегда прекрасна, и никакие невзгоды не страшны, когда есть любовь.
Я сворачиваюсь под тонким одеялом в позе эмбриона и думаю о своем ребенке, который точно так же сейчас лежит под сердцем у Лав, зреет, наливается, отбывает срок, как папочка, ждет своего времени. Он еще не явился миру, но уже существует, этот маленький комочек жизни. Мальчик или девочка, пока не известно – срок слишком маленький. Точно так же и с моей судьбой – она пока неясна. Будущее – неведомая земля, которую нельзя познать, пока туда не доберешься. И нередко бывает, что далекий манящий горизонт оказывается совсем не тем, чем мнился издали. Вот и мое настоящее сейчас – это жесткая кровать, решетки и Лав, ждущая моего возвращения.