– Тем более.
Гусева захлопнула за ними дверь.
Окно было завешено одеялом, и в образовавшейся полутьме Лена не сразу разглядела, кто где сидит. Зато сразу услышала, как Гусева запирает замок. Ох, какой неприятный был это звук! Постепенно ее глаза привыкли к темноте, и она увидела Павлову, Селюкову и еще двух девчонок из другого отряда.
– А эти-то зачем? – недовольно буркнула она.
– Ничего, пускай. Мы решили, чтобы наших было поменьше, а то еще разболтают все Наташке, потом крику будет. Садись сюда, – она указала на чемодан, – и молчи.
– Вы бы еще в подвале собрались. – Лена недовольно поморщилась – никогда ей не нравились эти дурацкие затеи с гаданиями. Какой в них прок? – Там сыро и крысы бегают, – добавила она для острастки, но на ее слова никто не обратил внимания.
«Ладно, – мысленно решила она, – посижу часок, а потом к ребятам сбегаю. Не замуровали же их там. В крайнем случае, попрошу Наташу сходить со мной их проведать. Наверное, придется признаться в страстной любви к кому-нибудь из них. Наташка добрая, она поймет».
– Правильно, – быстро перемешивая колоду засаленных карт, пробормотала Павлова.
Лена вздрогнула – еще и Катька читает чужие мысли! Только потом она сообразила, что Павлова говорит не про ее решение идти в изолятор, а про пресловутую кладовую. Ну что ж, бывает.
– Нужно нежилое темное помещение, – продолжала Павлова. – В столовую нас не пустят, а здесь в самый раз. Пока все на дискотеке, ключа не хватятся – я его у вожатых стащила. Давайте начинать, пока его не стали искать.
Все сгрудились вокруг чемодана, на котором белел лист ватмана. На нем по центру лежала перевернутая тарелка с радужной сеткой трещинок. На листе были написаны по порядку буквы алфавита. На краешке пристроили свечку. Под нее положили колоду карт. Павлова заставила девчонок расплести волосы и снять с себя украшения.
– Начали, – торжественным голосом произнесла она. – Все кладем руки на тарелку. Говорить буду я. И не ржать! Вызовем духа, зададим ему вопрос. На тарелку сильно не давите. Если дух придет и начнет отвечать, то тарелка будет двигаться по буквам, составляя слово. Все, начали.
– А кого вызывать будем? – спросила девчонка из другого отряда.
– Пушкина, – мрачно сообщила Катя. – Его чаще всего вызывают, он охотней приходит.
– Ага, – хихикнула Селюкова, – и говорит все, что думает о школьниках, которые учат его стихи. У-у-у, я представляю, что он нам напророчит…
– Ша! Замолчали! – Гусева махнула рукой.
– А если он этих букв не знает? – тихо подала голос вторая незнакомая девчонка. – Вдруг ему какие-нибудь яти подавай.
– Ничего, разберется, – со знанием дела заверила всех Павлова.
– Ты уже вызывала их? – с усмешкой спросила Селюкова.
– А то! И не один раз, – с достоинством ответила Катя и для убедительности выпятила грудь. Но тут же спохватилась и стала очень серьезной. – Все, сосредоточились! Кладем руки.
Девчонки потянулись к тарелке. Ленка тоже положила свою руку, потому что у нее вдруг появился очень важный вопрос и ей сильно захотелось, чтобы дух на него ответил. Но когда на ее ладонь сверху легла горячая ладонь Гусевой, Ленка вздрогнула. Все происходящее ей стало страшно не нравиться.
«Опять ночью спать не буду», – подумала она и на всякий случай решила закрыть глаза.
Павлова опустила голову и глухим голосом забормотала:
– Дух Александра Сергеевича Пушкина, появись, мы тебя вызываем!
Все вслед за Катькой тоже опустили головы.
– Дух Александра Сергеевича Пушкина, появись! – резче повторила Павлова и встряхнула головой.
Ладонь Гусевой на Ленкиной руке дрогнула.
– Дух Александра Сергеевича Пушкина, появись! – громко, торжественно произнесла Катя, выждала паузу и робко спросила: – Ты пришел?
Все уставились на тарелку. Она не двигалась.
В окно еле слышно постучали. Лена ойкнула, пытаясь убрать руку, но Гусева крепко держала ее над тарелкой.
– У-у-у-у… – пронеслось за окном.
– Кто там? – осторожно спросила Павлова.
Стекло тренькнуло. Катя медленно сняла свою руку с тарелки, секунду помедлила. Потом на цыпочках подошла к окну, приподняла краешек одеяла. Девчонки потянулись за ней. За окном висел белесоватый туман. Вдалеке гремела музыка.
– Кто тут? – Голос Павловой дал предательского петуха.
Перед девчонками возникла белая фигура с призрачным лицом. С треском голова отделилась от тела, огромные губы распахнулись и прорычали:
– А Эс Пушкин.
Тарелка под Лениной рукой треснула и развалилась пополам, ватман дернулся, свеча опрокинулась. Налетая друг на друга, девчонки ринулись к двери. Но она оказалась закрытой.
Кто-то, истошно вопя, стал барабанить, звать на помощь. Кто-то рыдал в голос, причитая: «Ой, мамочки. Ой, мамочки». Одеяло упало, сорвавшись с гвоздиков. Стало светлее. Лена украдкой посмотрела в окно. Там никого не было. К ней подошла Павлова и дрожащей рукой показала на ватман.
Тарелка раскололась надвое. Один острый краешек показывал на букву «а», другой на «д», и между ними, как острый язычок, змеилась кровавая полоска. Лена подняла руку. Ладонь была распорота, струйка крови текла к локтю.
Что произошло дальше, так и осталось непонятным. Павлова на пятках развернулась обратно к окну, резко дернула на себя оконную створку, высадив раму, легко взобралась на подоконник и исчезла в темной зелени. В окно влетело что-то круглое, замотанное в белую тряпку. Завертелась перед глазами кривая усмешка. Гусева ногой остановила кружащийся предмет. Прямо на девчонок глянули косо нарисованные глаза, широкий нос пятачком и оскаленный рот с частоколом зубов.
– Да это же мяч! – ахнула Маринка и бросилась к окну. – Катька, где они?
– Что произошло? – Из кустов появился Максим.
– Мы… – Гусева замялась, подбирая слова поубедительней. – А мы тут письма домой пишем.
Селюкова всхлипнула и тихо завыла.
Максим заглянул в кладовку. По центру стояла Лена. С ее руки капала кровь.
Глава VIII
Запертые
– Деточка, как же это тебя угораздило? – ворковала толстая врачиха, перевязывая Ленину руку. – Небось мальчишки хулиганили. У, паршивцы! Уши бы им пообрывать.
– Меня положат в изолятор? – Лену мутило от вида крови, в голове все путалось, она слабо соображала, о чем говорит. Но то, что в изоляторе сейчас сидят мальчишки, она помнила хорошо. И ее порез был самым подходящим поводом, чтобы напроситься туда, к ним.
– Что ты, что ты, – закудахтала врачиха. – Не надо тебе никуда. Зачем? У себя в палате полежишь, отдохнешь, завтра мы тебя перевяжем, и все пройдет.