— Пойду поищу туалет, — говорю я, поднимаясь.
— Я тебя провожу, — заявляет Спенсер.
— Я вполне в состоянии дойти туда сама.
В конце концов Спенсер соглашается отпустить меня. Он помогает мне сойти с трибуны и машет рукой, указывая, куда нужно идти.
Убедившись, что он больше на меня не смотрит, направляюсь совсем в другую сторону. Вытаскиваю из сумочки сигарету (Спенсер полагает, что женщине ни в коем случае не следует курить) и ныряю в шатер мадам Солиат. Он небольшой, черный, занавески у входа расшиты золотистыми звездами. На гадалке серебристый тюрбан, в каждом ухе по три серебряные серьги. Под столом лежит огромная собака, она высунула язык, розовый, как открытая рана.
— Садитесь, — говорит гадалка так, словно она давно меня ждала.
У нее нет ни чайных листьев, ни хрустального шара. Она не просит меня протянуть руку и не пытается рассмотреть мою ладонь. Я уже собираюсь встать и уйти.
— Не бойтесь, — произносит гадалка. Голос у нее глубокий и низкий, как у мужчины.
— Я не боюсь.
Разминаю в пальцах сигарету и слегка вскидываю подбородок, стараясь показать, какая я смелая.
Гадалка качает головой и опускает взгляд на мой живот:
— Насчет этого…
Моя мать умерла в родах. Предчувствую, что со мной произойдет то же самое. Конечно, жаль, что я не увижу своего ребенка… зато велика вероятность того, что я наконец-то увижу мать.
— Ты ее увидишь, — отвечает гадалка, словно я говорила вслух. — То, чего ты не знаешь, станет ясным. Но это замутит другие воды.
Она говорит загадками. Напускает туману, сказал бы Спенсер. Впрочем, визит к гадалке — занятие не для ученого, и Спенсер никогда бы до такого не унизился. То, что она предсказывает мне, может случиться со всяким: гадалка обещает, что я скоро получу крупную сумму денег; предупреждает, что в наш дом скоро придет незнакомец. Вытаскиваю из кошелька доллар и чувствую, как пальцы гадалки сжимают мое запястье. Пытаюсь вырваться, но она держит так крепко, что я ощущаю биение собственного пульса.
— На твоих руках смерть, — говорит она, прежде чем меня выпустить.
Чуть живая от страха, поднимаюсь на ноги и выскакиваю из шатра. О да, она права. Я приношу смерть, ведь своим появлением на свет я убила собственную мать.
Бреду, сама не зная куда, лица вокруг расплываются. Неожиданно обнаруживаю себя среди молодых людей, студентов университета, толпящихся перед входом в «Хрустальный лабиринт». Пытаюсь идти против людского потока, но это бесполезно. Толпа вносит меня внутрь, и я оказываюсь среди зеркальных стен.
Спенсер рассказывал мне об этом передвижном лабиринте, сооружение которого обошлось в двадцать тысяч долларов. Из-за перегородки доносится визг заблудившихся школьников. Воздух здесь густой, как заварной крем. Мое собственное отражение преследует меня, возникая за каждым поворотом.
Жарко, по шее стекает пот. Останавливаюсь и касаюсь рукой собственного отражения — живота, в котором живет ребенок, щеки, подбородка. Неужели всем прочим людям я кажусь такой испуганной?
Медленно иду, не отрывая руки от стекла, мои отражения следуют за мной, переползая из зеркала в зеркало… Внезапно вместо своего лица я вижу в зеркале чужое. Черные глаза, черные волосы, рот, не знающий, что такое улыбка. Нас разделяет всего несколько дюймов. Меня и мужчину, который смотрел на меня во время представления. Кажется, никто из нас не дышит.
Ох, как жарко. Это последнее, что я успеваю подумать, прежде чем все вокруг заволакивает темнота.
* * *
Патриотический долг каждой нормальной супружеской пары — рожать как можно больше детей, чтобы восстановить генетический фонд «старого доброго Вермонта».
Вермонтская комиссия по вопросам сельской жизни, Комитет по изучению человеческого фактора. Люди Вермонта. Сельский Вермонт: программа на будущее, 1931
— Все хорошо, Сисси.
Голос Спенсера увлекает меня в длинный туннель. Когда мое зрение проясняется, пытаюсь найти знакомые ориентиры: «Хрустальный лабиринт», трибуну, лоток продавца соленых орехов. Но вместо этого вижу кувшин, умывальный таз на собственном туалетном столике и позолоченную спинку кровати. На лбу у меня мокрое полотенце, вода капает с него на подушку.
Спенсер держит меня за руку. Вспоминаю, как в детстве папа брал меня за руку, чтобы перевести через Чёрч-стрит. Я вышла замуж за Спенсера, когда мне было семнадцать; он стал вторым взрослым мужчиной, который меня оберегает. Лежа на боку, глядя на собственный живот, свисающий на бедра, думаю о том, что сама я так и не стала взрослой.
— Тебе лучше? — спрашивает Спенсер и улыбается так ласково, что внутри у меня все поет.
Я люблю его. Люблю запах его волос, люблю горбинку у него на носу, которая не дает очкам сползти слишком низко. Люблю его поджарое мускулистое тело — никто бы не подумал, что под строгим костюмом и безупречно отглаженной рубашкой скрываются такие развитые мускулы. Обожаю, когда он смотрит на меня так озадаченно, будто любовь — это вещество, количество которого невозможно измерить научным способом, ибо оно слишком быстро возрастает. Мне жаль, что мы не встретились на оживленной улице в Нью-Йорке, или на вечеринке в саду в Айове, или даже на теплоходе во время трансатлантического рейса. В общем, в любом месте, где Спенсер не воспринимал бы меня как дочь профессора Гарри Бомонта. И к нашим отношениям не примешивалось бы отношение Спенсера к моему отцу.
Он кладет руку мне на живот, и я закрываю глаза. Знаю, Комитет по изучению человеческого фактора, в котором работает Спенсер, рекомендует относиться к выбору супруги с особой осторожностью. Но Спенсер выбрал меня отнюдь не потому, что я — это я. Он выбрал меня, потому что я дочь своего отца.
Интересно, что чувствовал Спенсер, принимая решение. Уж конечно, он располагал всей информацией обо мне. Знал о моем… скажем так, дефекте. И тщательно взвесил все за и против.
— Как я здесь оказалась? — За этим вопросом скрывается несколько других.
— Ты потеряла сознание на выставке.
— Было слишком жарко…
— Отдыхай, Сисси.
«Я чувствую себя превосходно!» — хочется мне закричать во все горло, хотя это неправда. В детстве я иногда забиралась на крышу нашего дома, этого самого дома, где мы живем сейчас, раскидывала руки, как крылья, и орала на весь Комтусук. Дело было, разумеется, не в том, что мне хотелось сообщить людям нечто важное. Просто отец постоянно твердил, чтобы я не шумела, и порой это начинало действовать мне на нервы.
Иногда мне кажется, что в крови у меня возникают какие-то темные завихрения, которые дают о себе знать в самые неожиданные моменты. Сейчас, когда Спенсер так трясется надо мной, это происходит особенно часто. Постоянно хочется курить. Сегодня я зачем-то отправилась к гадалке. Вчера порезала себе руку.