Мозговой штурм. Детективные истории из мира неврологии - читать онлайн книгу. Автор: Сюзанна О'Салливан cтр.№ 33

– Думаю, в первый раз вы просто упали в обморок. Такое часто случается в метро, и то, что вы испытали, в том числе потемнение перед глазами, весьма характерно для обморока. Я допускаю, что с этого все и началось.

– Ей сказали, что это был припадок. Медсестра на платформе видела, как она билась в конвульсиях, и сообщила об этом парамедикам.

– Я понимаю, но люди довольно часто путают обморок с припадком. Люди гораздо чаще бьются в конвульсиях во время обморока, чем многие полагают.

Исследование, проведенное в 1994 году, подтвердило это. Ученые вызывали обмороки у здоровых людей и записывали процесс на видео. У большинства людей, потерявших сознание, были выраженные конвульсивные движения. Обморок происходит, когда у человека падает кровяное давление. Из-за нехватки кислорода в мозге человек теряет сознание, в результате чего он часто падает на пол. В этой позиции его голова опущена, что позволяет кровяному давлению прийти в норму. Приток крови в мозг, а вместе с ней и кислорода, восстанавливается. Однако если человек, потеряв сознание, сохраняет вертикальное положение, кровяному давлению требуется больше времени, чтобы нормализоваться, и обморок затягивается. Из-за других пассажиров Шерон продолжила стоять, потеряв сознание в метро. В результате обморок был очень тяжелым, и она очнулась на холодной платформе в окружении незнакомцев. Я полагала, что тот обморок послужил шаблоном для последующих. Одно могло непреднамеренно повлечь за собой другое: она потеряла сознание; это ее напугало; она стала тревожиться, что может снова упасть в обморок; это произошло; ей сказали, что у нее эпилепсия; ее тревожность усилилась, и так далее.

– В чем, по вашему мнению, причина того, что припадки стали происходить снова и снова? – спросила я Шерон.

Меня удивило отсутствие заинтересованности с ее стороны, когда я сказала, что диагноз скорее всего ошибочный. Может, она что-то подозревала?

– Вы здесь врач. Что я должна сказать по этому поводу?

Шерон поставила крест на разговоре. Я продолжила обсуждать диагноз, но она и ее родители реагировали полным молчанием. Я решила дать им обсудить это друг с другом, а также попросила медсестру, специализирующуюся на эпилепсии, позднее побеседовать с Шерон. Медсестра была более нейтральной фигурой, чем я. Все вышло так, как я и ожидала. Со мной Шерон была холодна, в то время как в беседе с медсестрой она выплеснула всю свою ярость. Ее не расстраивал первоначальный диагноз, но она была страшно разозлена тем, что поставила ей я.

– Она сказала, что предпочла бы иметь эпилепсию, – сообщила мне медсестра.

Я была не удивлена. Эпилепсия – это заболевание, которое относительно легко понять. Сам больной не в силах ее контролировать. Эпилепсию лечат таблетками. От диссоциативных конвульсий избавиться сложнее, и так же непросто найти причину их появления.

Я направила Шерон к нейропсихиатру. Она нехотя на это согласилась. Их встреча расстроила Шерон еще сильнее и не принесла никаких плодов. Нейропсихиатр сообщил мне, что Шерон была не в состоянии быстро справиться с шоком от нового диагноза. Он сказал, что попытается встретиться с ней еще раз и надеется, что со временем она станет более восприимчивой. Так как я отменила все противоэпилептические препараты для Шерон, ей было необходимо провести еще некоторое время в больнице под наблюдением.

– Ей все еще очень тяжело, – сказала мне медсестра. – И она вас ненавидит!

Я поговорила с Шерон снова. С ней была ее мать.

– Однажды, когда она попала в больницу, ей сообщили, что у нее очень низкий уровень сахара в крови, – сказала мать Шерон. – Пусть у нее нет эпилепсии, но разве не нужно обследовать ее на это? Еще мой муж разговаривал со своим другом-врачом, и тот сказал, что ей необходима консультация кардиолога.

Шерон и ее семье было сложно принять новый диагноз, поэтому они искали «более существенное» объяснение ее припадкам. Я заверила их в том, что кардиограмма Шерон была абсолютно нормальной во время всех приступов. Медсестры проверяли уровень сахара в ее крови, и он тоже был нормальным. Однако все это не имело никакого значения, потому что мозговые волны Шерон уже сказали мне правду. Проблемы с сердцем или низкий уровень сахара в крови изменили бы волны на ЭЭГ. Но никаких изменений не было. Я объяснила все это еще раз. Она должна была понять, что диагноз не был безосновательным.

– Я почувствовала себя лучше, когда мне сообщили, что у меня эпилепсия, – сказала мне Шерон.

– Но у вас продолжаются припадки, здесь ничего не изменилось. Изменилась лишь их причина.

– Да, но в случае с эпилепсией мне было бы ясно, почему они происходят.

– Это и сейчас ясно, просто причина другая.

В течение пяти лет Шерон постоянно повторяли, что у нее эпилепсия. Почему она вдруг должна была поверить в то, что говорю я?

– Думаю, у вас есть все основания для того, чтобы сомневаться в диагнозе, – сказала я ей. – Несколько врачей говорили вам, что у вас эпилепсия, а теперь кто-то, кого вы недавно встретили, утверждает, что диагноз неверный.

– Почему я должна вам верить?

– Не должны, конечно. Но могли бы вы хотя бы признать, что ни один из противоэпилептических препаратов, что вы принимали, не оказал длительного эффекта? Вы можете продолжать пробовать и другие лекарства, но до настоящего момента они не решили проблему. Пять лет вы пили таблетки, и они не помогли. Можете ли вы подумать об этом хотя бы недолго?

– Я не хочу снова идти к психиатру.

– Если бы я сказала, что у вас эпилепсия, и предложила еще одно лекарство, вы бы его попробовали?

Шерон не ответила, поэтому я продолжила:

– Если вы хотели продолжать пробовать новые лекарства, несмотря на то что первые шесть не помогли, не могли бы вы не отказываться от психиатрической помощи, ведь нам тоже неизвестно, какой эффект она окажет?

Какое-то время Шерон молчала. Затем она пожала плечами, что я расценила как прохладное согласие.

– Из всех врачей, дававших вам советы, я единственный, кто действительно видел ваши припадки.

– Это правда, Шер, – сказала ее мать.

Впервые кто-то из членов ее семьи со мной согласился. Это уже казалось мне прогрессом. Шерон сказала, что попробует новую стратегию в течение нескольких месяцев.

Ситуация Шерон вовсе не является нетипичной. Традиционно диссоциативные конвульсии считаются психическим заболеванием, а эпилепсия – неврологическим. По этой причине таких людей, как Шерон, выписывали из неврологических клиник сразу после постановки диагноза. Однако из-за отсутствия хороших лечебных учреждений многие из этих людей чувствовали себя брошенными.