– Простите, – сказал молодой человек. – Я не хотел вас напугать.
– Все в порядке, – ответила Хейзел. – Я ни капли не испугалась.
Неправда.
Нос девушки защипало от запаха лавровишневой воды после бритья и чистой, выглаженной одежды. У юноши были впалые, гладкие щеки, и Хейзел вдруг захотелось коснуться его лица. Она так испугалась этого порыва, что уже приготовилась бежать к выходу.
– Я хотел сказать, – начал молодой человек, – что мне очень понравилась ваша игра.
Наконец-то Хейзел могла следовать заученному сценарию. Родители научили ее, как отвечать на комплименты после сольных выступлений.
– Спасибо большое, – сказала она. – Вы очень добры.
Это был механический ответ, заученный наизусть, и юноша это понял. По его лицу пробежала тень. Бедняга. У него был всего один шанс поговорить с ней, и всего одна вещь, которую стоило бы сказать: как он влюбился в ее музыку, как она унесла его далеко-далеко из этого места, из этого вечера, всего за неделю до того, как он отправится на Западный фронт, где молодые мужчины, такие же, как он, погибают целыми отрядами, и что она подарила ему возможность отрешиться от реальности своей искренней и всепоглощающей игрой. Но правила приличия позволили сказать лишь то, что ему понравилось ее исполнение, и он от всей души надеялся, что девушка почувствует, какую мысль он так отчаянно хотел донести.
А теперь на него смотрели ее большие и глубокие глаза, обрамленные длинными, темными ресницами.
Бедный Джеймс.
Хейзел поняла, что он хотел сказать. Она проглотила свой страх и посмотрела ему в глаза.
– Правда, – сказала она. – Спасибо.
Тень исчезла с его лица.
– Меня зовут Джеймс. – Он протянул ей руку.
Она пожала его теплую и сухую ладонь, чувствуя неловкость за свои грубые, жесткие пальцы пианистки. К слову, Джеймс описал бы ее руки совсем иначе.
– А как ваше имя? – он улыбнулся, и я сама чуть не упала в обморок, не говоря уже о Хейзел.
Она покраснела. Если бы в тот момент ее щеки разгорячились еще чуть больше, она, наверное, взорвалась бы.
– Я Хейзел, – ответила она. – Хейзел Виндикотт.
– Приятно познакомиться, мисс Виндикотт, – Джеймс выгравировал ее имя в хранилище своей памяти. Хейзел Виндикотт. Хейзел Виндикотт.
– Взаимно, мистер Джеймс, – сказала пианистка.
Он снова улыбнулся, и на его щеках появились ямочки.
– Можете называть меня просто Джеймс. Моя фамилия – Олдридж.
Тучная дама, которая и организовала это мероприятие – Луиза Прентисс – подошла, чтобы возмутиться, почему остановилась музыка. Женщина преклонного возраста, моя любимица по имени Мэйбл Кибби, тут же появилась из ниоткуда, как суслик из норы.
– Мисс Виндикотт усердно трудилась весь вечер, – сказала она. – Наверняка ей нужно передохнуть. Я могу ненадолго ее заменить. Думаю, я знаю пару мелодий, которые понравятся молодежи.
Прежде чем Хейзел смогла возразить, Мэйбл Кибби оттеснила ее от пианино и подтолкнула к Джеймсу со словами:
– Иди потанцуй.
В мгновение ока Джеймс отвел девушку к танцевальной площадке и предложил ей руку. Завороженная его ямочками на щеках и румянцем, Хейзел вложила левую ладонь в руку молодого человека, а правую опустила ему на плечо.
Мэйбл Кибби начала с медленного вальса. Джеймс прижал Хейзел к себе, насколько он мог осмелиться.
– Боюсь, я не умею танцевать, – призналась Хейзел. – Поэтому я предпочитаю всегда сидеть за пианино.
Джеймс тут же остановился.
– Вы не хотите танцевать?
Хейзел сосредоточилась на его галстуке.
– Нет, почему же. Только не смейтесь надо мной.
– Я бы не стал, – серьезно ответил он и вновь начал двигаться в такт музыке.
– Даже если я споткнусь и упаду? – Она надеялась, что это прозвучит как шутка.
Он едва заметно напряг руку, поддерживающую ее за спину.
– Я не позволю вам упасть.
И он сдержал слово.
На самом деле Джеймс был хорошим танцором, не особо эффектным, но грациозным. Хейзел почти никогда не танцевала, но музыкальный слух позволял ей не сбиваться с ритма. Джеймс вел девушку, и ей оставалось только следовать его движениям.
Я села рядом с Мейбл Кибби и просто наблюдала за ними. Этот танец мог стать началом или концом: все зависело от тысячи мелких деталей. Заговорят ли они друг с другом? Вдруг кто-то скажет слишком много? Или ляпнет какую-то глупость? Стоит ли мне вмешаться?
– У них все получится, – вдруг сказала Мейбл Кибби, бросив на меня короткий взгляд.
– Ох, Мейбл Кибби, – прошептала я. – Неужели ты меня видишь?
Она перевернула страницу с нотами.
– Я всегда тебя видела, – ответила она. – Но сегодня ты выглядишь еще лучше, чем обычно.
Я слегка приобняла ее.
– Ты очень мила.
Она задорно мне подмигнула.
– Приятно видеть, что ты все еще присматриваешь за молодыми, – сказала Мейбл. – Эта ужасная война. Они нуждаются в тебе как никогда.
– Не только за молодыми, – я кивнула в сторону бодрого пожилого джентльмена в другом конце зала. – Не хочешь, чтобы я представила тебя кое-кому?
Мейбл засмеялась.
– Нет, благодарю, – вздохнула она. – Хватит на мой век романов.
В тот момент мы обе увидели потускневшую свадебную фотографию, пустое кресло и надгробную плиту.
– Кто сказал, что ты не можешь начать еще один? – спросила я.
Она дошла до рефрена и перевернула нотную страницу обратно.
– Лучше позаботься о мисс Хейзел.
Так я и сделала.
Они уже обсудили основные детали. Ей было восемнадцать. Ему – девятнадцать. Хейзел – единственный ребенок пианиста и белошвейки из района Поплар. Она окончила школу и готовилась к поступлению в музыкальную консерваторию. Джеймс родился в Челмсфорде, и у него были младшие брат и сестра: Мэгги и Бобби. Его отец работал преподавателем математики в средней школе, а сам Джеймс – в строительной фирме, хотя теперь это осталось в прошлом. Ему пришлось приехать в Лондон и остановиться у своего дяди, чтобы получить военную форму и снаряжение, прежде чем его отправят на службу во Францию.
Война.
Тебе стоило бы на это посмотреть, Арес. Прощание навсегда.
Ведь именно ты – причина, по которой все собрались на танцах в тот вечер. Война была в каждой проповеди, каждом уличном знаке, каждой новостной сводке, каждой молитве, прочитанной над безвкусным и скудным солдатским пайком.
И так из простого парня Джеймс превратился в патриота и героя, готового служить богу, королю и стране.