Письмо ни от кого - читать онлайн книгу. Автор: Геннадий Сорокин cтр.№ 74

Летом 1980 года, как раз когда в Москве была Олимпиада, пошли, значит, мы на задание, караван ждать. Старший нашей группы – прапорщик Самошкин, заместителем у него сержант-старослужащий, несколько месяцев до дембеля оставалось. Пришли на гору, окопались, блиндаж вырыли. Мы стояли во второй линии и с самого начала точно знали, что караван до нас просто не дойдет. А коли так, Самошкин с «дедами» решил расслабиться. Они выпили спирта, покурили анаши, и тут Самошкин решил догнаться и вколол себе омнопон. Или промедол. В общем, от смеси препаратов у него крышу снесло, и он как врежет сержанту, что тот через всю смотровую площадку к блиндажу улетел. Сержант за штык-нож. Самошкин ему еще раз врезал и вырубил. Двое остальных «дедов» решили заступиться за сержанта и полезли в драку. Был бы прапорщик трезвым, он бы их всех играючи уложил, а тут шатается, глаза бешеные, изо рта слюна брызжет. Я опомниться не успел, как он их всех из автомата уложил, подпрыгнул к блиндажу и внутрь гранату бросил.

Наступила тишина. Стоим на вершине горы мы двое: я и Самошкин. Вижу: он протрезвел, но еще не до конца. Глаза стеклянные, холодные, как у куклы. Берет новый магазин, вставляет в автомат, передергивает затвор. Я думаю: «Все, конец, свидетелей он в живых не оставит. Сейчас вдарит очередью по мне, а сам к душманам свалит. Они его, живодера, с распростертыми объятьями примут».

И тут у блиндажа застонал сержант. Он, оказывается, еще живой был.

Самошкин скривился, посмотрел на сержанта, сплюнул, навел автомат мне в лоб и говорит: «Ну, что, гомик, жить хочешь?» Я бросился на колени перед ним, говорю: «Не убивай, я все, что хочешь, для тебя сделаю, никогда тебя не предам!» Он подумал и отвечает: «Вон тот солдат еще живой, добей его из своего автомата». Я подошел и вижу, что солдат мертвый. Оборачиваюсь, а на меня Самошкин так пристально смотрит… Я дал очередь в солдата, подошел к Самошкину и говорю: «Готов!» Он как засмеется: «Молодец, герой, не побоялся в мертвяка стрелять!» Тут опять сержант заворочался. Самошкин подошел к нему, перевернул на живот, связал руки за спиной. Я говорю: «Товарищ прапорщик, давайте убьем его! Этот сержант надо мной каждый день издевался, я ненавижу его больше, чем всех душманов вместе взятых». Самошкин отвечает: «Успеешь. Для начала он у тебя вьючной лошадью послужит, а пока…» Тут он вскидывает автомат и стреляет мне в плечо с близкого расстояния. Я как заору, а он: «Заткнись, падла! Ты был ранен в бою. Без твоего ранения у нас ничего не получится». Я перестал орать на всю округу, Самошкин перевязал меня. Рана была сквозная, крови я почти не потерял. Больно было, конечно, но ничего, пришлось потерпеть.

Самошкин достал карту местности и показал мне обходной маршрут от нашего поста до «серпантина», рассказал, что и как надо будет по дороге сделать. Мы поделили оружие: пулемет, четыре автомата и боеприпасы к ним забрал я, остальное оружие осталось у Самошкина. К вечеру мы расстались. Я и сержант пошли на другую гору. Впереди шел мой пленник со связанными за спиной руками. На нем, как на вьючном животном, было все оружие, кроме одного автомата, который я оставил себе. Пока шли, сержант ныл всю дорогу: «Брат, вспомни, мы же с тобой из одного взвода, один хлеб за одним столом ели! Перережь мне веревки, и я выведу тебя к своим. Прапорщика за убийство наших ребят расстреляют. Не будь его сообщником, не марай руки в крови».

На соседней горе мы остановились. Я снял с сержанта все оружие и открыл огонь в небо. Со старого места такой же стрельбой мне ответил Самошкин. Расстреляв весь лишний боезапас, я и сержант спустились в лощину, и я пристрелил его. Труп спрятал в камнях. Веревку с рук снимать не стал. Веревка – это был мой страховой билет. Самошкин, это все знали, вязал какие-то специальные узлы. Никто, кроме него, в нашей воинской части такие узлы вязать не мог.

Ночь я проспал на вершине горы, утром доел консервы, спустился на «серпантин» и спрятался на обочине. Почти целый день я прождал, пока не услышал гул БМП. Я выполз, лег у дороги и прикинулся, что умираю. Меня подобрали и доставили в полковой госпиталь. Как только я очухался, так ко мне пришел особист-контрразведчик. Ему я все рассказал так, как мы договорились с Самошкиным: «На горе был бой, прапорщик Самошкин дал команду отступить перед превосходящими силами противника. В перестрелке меня ранило. Как вышел на дорогу – не помню». После особиста ко мне пришли «деды» из нашего батальона и говорят: «Если не расскажешь нам правду, то мы тебя до смерти забьем, как в казарму вернешься». Они не поверили в нападение душманов. Я пошел к начальнику госпиталя и говорю: «Я не такой, как все, и за это солдаты хотят меня убить». Он выписал мне направление в тыловой госпиталь в Узбекистане, пожалел меня.

После армии я вернулся в Прибалтику, но там вляпался в гнусную историю, и мне пришлось бежать куда глаза глядят. Добрался аж до Сибири, будь она неладна! Язык у меня всегда был хорошо подвешен, биография геройская, на комсомольско-молодежные темы могу часами говорить. В Заводской райком ВЛКСМ меня приняли без рекомендательных писем и предыдущего опыта работы. Из райкома со временем я перевелся в горком, работал там в одном кабинете с Яковлевым. Как-то осенью ветеранов Афганистана вывез на турбазу Демушкин. Там я увидел Самошкина. Не знаю, кто из нас больше испугался этой встречи, наверное, я.

Потом… Самошкин работал тренером в детской спортшколе, а я там к одному пареньку присматривался… Потом я осмелел, пришел к Самошкину на работу и говорю: «Если я расскажу правду об Афганистане, то тебе, товарищ прапорщик, быстро лоб зеленкой намажут. Восемь сослуживцев угробить – тут, кроме расстрела, другого наказания быть не может». Самошкин побелел, напрягся и отвечает: «У тебя доказательств нет». Я рассмеялся ему в лицо и говорю: «Помнишь, ты сержанту руки своими фирменными узлами связал? Труп я спрятал в сухом надежном месте. Всегда можно приехать и откопать его. С нейлоновыми веревками за сто лет ничего не произойдет, все узлы целыми останутся». Самошкин взмолился, стал ныть: «Не губи, я все, что хочешь, для тебя сделаю!» Словом, сцена на горе повторилась, только актеры местами поменялись.

Так Самошкин попался мне на крючок и больше с него сорваться не мог.

Дело случая, дело нескольких недель! Последние советские войска из Афганистана вывели в прошлом месяце. Если бы их вывели в начале декабря, то Самошкин бы меня покрывать не стал. Кто теперь пойдет по чужой стране могилу сержанта искать? Да и я бы, честно говоря, потеряв власть над Самошкиным, не рискнул в кафе с бомбой соваться.

Лаберт закурил очередную сигарету, закашлялся.

– Мне надо принять лекарство, – буднично сказал он.

Я никак не отреагировал на его слова, а Воловский, по-моему, просто не расслышал, о чем он говорит. Лаберт открыл настенный шкафчик, вытряхнул из пузырька несколько таблеток, метнул их в рот и, не запивая, проглотил.

– Почему ты не рассказал правду о Самошкине, когда вернулся в свою войсковую часть? – задумчиво поинтересовался прокурор.

Лаберт сел на пол под окном, вытянул ноги вперед, глубоко затянулся сигаретой и затушил ее о линолеум. Глядя мне в глаза, он спросил:

– Ты все узнал, что хотел? Исповедь на заданную тему окончена? Как тебя зовут? Андрей? Когда мы встретимся в аду, Андрюша, я тебе еще кое-что расскажу, а на сегодня все, антракт!