– Так ведь кто меня к вам отправил?! Она и отправила. Так и сказала: «Что ты, недотёпа, сидишь, ворон ловишь?!» А я ей: «Опомнись, Шика! Когда это я ворон ловил?! Кому они нужны, те вороны? Их только в Ибараке едят: ножки жарят, из грудок сашими
[64] делают…» А она: «Хватит болтать! Сашими ему! Ножки ему! Беги, дурень, в службу Карпа-и-Дракона! Расскажи, что видел!» А я: «Да как же я, ничтожество, туда пойду?! Меня, небось, и на порог не пустят!» А она мне: «Сестра говорила, есть там милосердный господин, истинный будда. Найди дознавателя Рэйдена из семьи Торюмон. Он в прошлом месяце ложное фуккацу разоблачил, а вдобавок целую шайку разбойников плетьми избил, до полусмерти! К нему иди, Кэцу! Он тебя не прогонит, потому что человек чести, доброго нрава и великой мудрости…»
Секретарь Окада хрюкнул. Пряча улыбку, он ткнулся носом в свиток.
– «…и за дело радеет пуще всех! Каждого насквозь видит: кто врёт, а кто правду говорит! Вот ему-то ты всё и доложи, открой сердце!» Права была жена! Вы, господин, и впрямь меня взглядом насквозь пронзили. Сразу поняли, что я птицелов. А я птицелов и есть! Вам это убийство раскрыть…
– Убийство?!
– Ну да! О чём же я и толкую?
– Иди за мной.
Я отвёл Кэцу в дальний конец крыла, открыл последнюю дверь по левой стороне. Да, завидуйте! Теперь у меня есть свой собственный кабинет! Куда меньше, чем у старшего дознавателя Сэки, даже меньше, чем у архивариуса Фудо – и всё равно он казался мне слишком просторным. Как спальня родителей в нашем доме, клянусь!
Птицелова я привёл не кабинетом хвастаться – показания снимать. Не в секретарской же приёмной свидетеля допрашивать?
– Давай, рассказывай, как жена велела.
Жену я помянул не без умысла. Похоже, Кэцу её слушался.
– Пошёл я, – затарахтел он, будто погремушка с сушеным горохом, – значит, вчера в лес. Силки хотел проверить. Иду, смотрю…
Дым над хижиной лесорубов. Щель в стене. Юноша-призрак, весь в белом. Нож. Женщина-улитка. Борьба. Кровь из перерезанного горла… Я видел всё, словно наяву. Вот только картина тонула в тумане, расплывалась, не желая обретать законченные очертания. Тень картины, призрак…
– …ну да, призрак! Призрак и похотливая улитка! Дальше я уже не смотрел – бежал, аж в ушах свистело! Ноги сами несли. Прибегаю домой, а жена мне: «Какие призраки, дуралей! У таких, как ты, в башке пляшут клювастые тэнгу
[65]! Весь разум выклевали! Беги, Кэцу, докладывай! Запомни: Рэйден, Торюмон Рэйден. Моя двоюродная сестра, что у господина Иноэ в услужении, всё мне про него рассказала! У О-Нами, которая тоже у господина Иноэ служит, тетка замужем за колченогим Кишо, так его брат у Акайо, того самого торговца рыбой, в лавке служил, вот он и поведал…»
– Это всё?
Мне совершенно не хотелось выслушивать птицелова до завтрашнего утра.
– Нет, господин! Ещё жена сказала, что за донесение об убийстве и фуккацу положена награда! Что такой будда, как вы, проследит, значит, чтобы награда…
– С происшествием в хижине – всё?!
Награда за донесение о фуккацу, имевшем черты преступления, действительно полагалась. А за ложное свидетельство – совсем даже наоборот. Плети или ссылка, в зависимости от обстоятельств. О последнем жена решила глупому муженьку не напоминать. Впрочем, о наказании Кэцу мог не беспокоиться. Видно, что не врёт.
– Всё, господин. Нижайше молю о прощении и напоминаю насчёт…
– Если преступное фуккацу имело место, награду ты получишь. Но сначала я должен во всём убедиться и провести дознание.
– Да, господин! Я понял, господин.
Кэцу был заметно разочарован. Он-то надеялся получить награду сразу по донесении! Ничего, подождёт.
– Отведёшь меня к той хижине. Я хочу увидеть место убийства собственными глазами.
3
«И прихвати лопату!»
Процессия у нас вышла знатная.
Впереди – по-женски, но весьма шустро – семенил птицелов. Когда он вжимал голову в плечи, словно боясь удара, то делался похож на ходячую груду палой листвы. Следом – с подобающей званию решительностью и без спешки – шествовал я. За мной ковылял безликий, опираясь на свою варварскую клюку. Исполняя мой приказ, Мигеру старательно изображал хромого. Получалось у него не очень, хотя и лучше, чем пару недель назад.
При виде каонай в блестящей маске карпа Кэцу шарахнулся прочь. Будь мы у меня дома, птицелов снёс бы спиной стену. Хорошо, что в управлении стены крепкие, из оштукатуренных досок, а не из бумаги! Забившись в угол, Кэцу отчаянно бормотал какую-то белиберду: небось, был уверен, что это чудодейственная молитва. Уговорить беднягу выбраться из угла я не смог. Пришлось гаркнуть как следует: так, чтобы он больше боялся меня, живого будду, а не каонай.
Слово чести, нашу служанку – и то было легче приучить не шарахаться от Мигеру.
Из города нас выпустили без проволо̀чек. Подорожную грамоту я оформил у секретаря, да и герб Карпа-и-Дракона на моей груди действовал лучше некуда. Стражники в бумаги лишь мельком глянули, а досматривать вообще не стали. У Кэцу имелось постоянное разрешение на вход-выход, а Мигеру для караульных превратился в призрака: тут и слепому ясно, кто он и при ком он.
Сотня шагов, другая, и мы свернули со скользкого, раскисшего от недавних дождей глинистого тракта. В холмы вела неприметная тропка, без Кэцу я бы прошел мимо. Жухлая трава напоминала шерсть на бугристой шкуре спящего зверя, по спине которого пробирались мы – три неугомонные блохи. Впечатление усиливали бурые листья, испещрившие шкуру пятнами. Чёрные ветви деревьев на фоне низких туч, метущихся по небу – ни дать ни взять, уродливые рога, растущие из зверя в самых неожиданных местах.
Не люблю осень, особенно позднюю. Но прав настоятель Иссэн: есть в таких картинах мрачное очарование. Всё становится чужим, незнакомым, странным.
Мокрая шкура,
Рога подпирают высь.
Чуткий сон зверя.
Стихи я сочинять не умею. Само сложилось, в такт шагам. Надо будет Иссэну прочесть – пусть оценит. Кстати, за время пути я оценил несомненное преимущество от присутствия каонай. Болтун-птицелов как воды в рот набрал. Он даже оглядывался редко, опасаясь наткнуться взглядом на безликого.
Вот, обернулся.
– Прошу прощения, господин! Ваш слуга…
Дурной у меня глаз. Все испортил.