Париж в настоящем времени - читать онлайн книгу. Автор: Марк Хелприн cтр.№ 83

– У вас все хорошо? – Элоди положила руку ему на предплечье.

Интересно, подумал он, ее тоже прошибло током, как его, или для нее это было что собаку приласкать?

– Прекрасно, но я никогда не мог пройти мимо этого фонтана. На самом деле никакой отдых мне не нужен, я просто люблю посидеть здесь. Даже когда у меня назначена встреча и нужно торопиться, я все равно присаживаюсь на минутку, словно колени преклоняю, и дальше бегу.

– Вы часто преклоняете колени? – спросила она с озорством в голосе.

– Нет, но знаю, как это делается. В пору моей молодости церкви были многолюдны, являясь частью культуры. Даже евреи прекрасно умели преклонять колени. Красивое движение, как мне кажется, я всегда им восхищался. Особенно когда это делают женщины – так грациозно и очаровательно.

– Мне тоже доводилось преклонять колени, – сказала она. – В церкви.

Это различие между ними возникло лишь на миг и тут же испарилось, к приятному облегчению для обоих. Чтобы сдержать волнение, никто из них не сказал ни слова, и молчание их сблизило.

– Отчего так много детей плачет? – спросила Элоди.

При виде маленьких ребятишек сердце ее переполнялось любовью, очень сильной, учитывая, что это не ее собственные дети, и желание иметь детей охватывало ее, в нем соединялись радость и тоска. Жюль чувствовал такой же всплеск любви – дураки сочли бы его неподобающим, – но это была не мечта о будущем, а скорее яркое воспоминание о том, что прошло и утрачено, естественные эмоции человека, уходящего из жизни.

В толпе детворы как минимум двое безутешно ревели. Вспомнив Катрин в этом возрасте, Жюль объяснил:

– На детской площадке им интересно и весело, но в конце концов приходится уходить. Они устают в метро, им страшно в толпе, или они хотят есть, одежда слишком тесна, или ветер дует в лицо. Иногда увидят что-то – и испугаются, и никогда не знаешь, что это может быть: чье-то лицо, собака, что угодно.

– У вас есть дети?

– Дочь.

– И сколько ей?

– Скоро сорок.

– Боже… – выдохнула Элоди.

– Да, вот и я говорю то же самое. Не знаю, что тут происходит, но мне не хочется уходить, пока не хочется. Может, давайте поужинаем? Я знаю поблизости один ресторанчик, практически невидимый, потому что находится он во внутреннем дворике и снаружи нет вывески. Он там еще с довоенного времени, и кухня отличная.

* * *

В сумерках загорелись по очереди фонари над мостами, вдоль бульваров, в ресторане царили тепло и полумрак с островками света. Когда они вошли, их окатила волна разговоров – веселых и неразборчивых, словно звучание водопада, ароматы хлеба, вина, свечного дыма, духов, чистых скатертей, хорошей кожи и джина провожали их по пути к столику. Хозяин усадил их в глубине зала у камина и удалился, оставив им меню. Конический язычок пламени плясал над четырьмя дубовыми полешками, которые, проведя всю зиму снаружи, стреляли, как пистолеты. Люди, смотревшие на Жюля и Элоди, думали, что она – его внучка или же они – мезальянс, неприличный даже для Франции.

Пока они изучали меню, Элоди спросила:

– Почему в Тюильри вечерами яблоку негде упасть? Наверное, это просто отток посетителей из Лувра?

Жюль не мог одновременно беседовать и читать, поэтому он выглянул поверх меню и ответил:

– Отчасти так и есть. В этом районе мало парков. Туристы, которые не посещали Лувр, приходят сюда после прогулки по городу. Да и парижане продолжают традиции своих предшественников. Одни, очень немногие, совершают анахронические променады с предками-аристократами. Другие – расхаживают гордо по владениям короля, которого они обезглавили. Во времена революции простому люду страсть как хотелось поглазеть на жилище короля. Ничего не изменилось с тех пор. А вы из которых?

– Думаю, я бы прогуливалась, как ничтожный павлин, конечно с глупым видом. А вы?

– Мы нездешние.

– А откуда ваши предки?

– Из Германии, Голландии, точно не знаю, революция была давненько. Все семейные архивы, все наследие были потеряны во время войны. Да это и не важно.

– Важно.

– Нет, если сравнить с другими потерями.

Они заказали суп, хлеб, сыр, вина брать не стали.

– Принесите «Перье», – попросил хозяина Жюль и посмотрел на Элоди, которая заказала то же самое, когда Жюль заметил, что «Бадуа» солоновата.

– Вино вы не пьете?

– То, что я должен вам сказать, я скажу без вина, с которым, конечно, было бы не так трудно. Но это должно быть трудно, потому что должно быть ясно и определенно.

– Порой вода лучше вина, – сказала она и огляделась. – Туристы сюда не заглядывают?

Посмотрев в направлении владельца ресторана, Жюль объяснил:

– Он не включает свое заведение в путеводители и справочники. Как ему это удается, понятия не имею, но это почти домашний ресторанчик. Я всегда предпочитал рестораны поскромнее. Они словно женщины в форме. Одежда может быть прекрасным обрамлением красоты, но когда женщина надевает форму – военную, полицейскую, медсестринскую, единственное, что имеет значение, – это ее лицо, и тогда ты видишь истинную личность, свободную от яркого оперения. Хотя, должен признать, иногда крой и пошив одежды придают женской красоте неповторимый шарм, просто дух захватывает.

Лицо Элоди раскраснелось от солнца, на ней было темно-синее платье с белым кантом. Жюль никогда не улыбался на фотографиях, ему казалось, что, улыбаясь, он выглядит идиотом. Но когда улыбалась Элоди – он видел ее фотографии на афишах концертов камерной музыки в билетных кассах и киосках Города музыки, – она выглядела не просто красивой, она была роскошна.

Как тонущий пловец хватается за бортик бассейна, так и Жюль уцепился за ресторанную тему. От Элоди не укрылось, что, говоря о красоте женского лица, он не сводил с нее глаз, и она чувствовала, что сама чуть ли не сияет.

– Мне нравятся привокзальные ресторанчики, кафетерии, заведения, где питаются дальнобойщики и строители или где едят рыбаки или клерки с маленькой зарплатой.

– Где нет мишленовских звезд?

– Да, ни единой. И очень мало убийственных соусов. И я люблю такую же простоту в гостиницах. Мы много лет подряд проводили отпуск в Конто.

– А где это?

– Слышали про Уртен или Уртен-пляж?

– Это в Нормандии?

– Аквитания, Жиронда. К северу от Аркашонского залива есть пляжи и леса, такие же пустынные, как на побережье Африки. Немецкие и французские туристы толпами стремятся на Уртен-пляж, но южнее почти шестьдесят километров абсолютной пустоты. Приехав в Конто, можно повернуть на север, к Уртен-пляжу, а можно – на юг по песчаным дорогам в леса и дюны. Уже лет восемь или девять там национальный заповедник, но раньше там стояли несколько хибар у моря. Мы обычно отправлялись туда на две недели в начале августа и возвращались в последние две недели, когда Париж становился безлюдным и тихим… Там не было ни водопровода, ни электричества, только керосиновые лампы. Слышно было только море и ветер день и ночь. Нигде так не спалось, как там, под баюканье волн. В соседних хижинах отдыхали другие семьи. Отцы семейств трудились дворниками, дорожными рабочими. Наша дочь играла с их детьми, мы делились уловом, заботились друг о друге. Это был в определенном смысле рай, и если сравнивать его с пятизвездочными отелями Сан-Тропе или Ниццы, то он стоял неизмеримо выше, потому что каждый день там был настоящим счастьем, и мы диву давались, зачем люди из кожи вон лезут – наряжаются, похваляются друг перед другом, когда рай состоит из простых вещей.